Станислав КУВАЛДИН, «Коммерсантъ», специально для «Кашина»
К дискуссии о 1999 годе
1999 год на самом деле начался в августе 1998-го. Я даже помню, как он начался лично для меня — с совершенно чудовищной пьянки по случаю дня рождения университетского товарища в Братеевской новостройке с водкой и тазом астраханских помидор в качестве закуски. В момент какого-то особенного угара мы там выпили за смерть русского капитализма (в магнитофоне играло что-то воинственно-советское, кажется «броня крепка и танки наши быстры», вокруг кричали «Слава России», я кричал тоже — в общем, было весело, страшно и до ужаса национал-социал-оппозиционно, как и положено в то время). Видимо, Русский бог услышал наши молитвы, потому что, когда мы проснулись на следующий день, капитализм уже умер. Можно было садиться на автобус и ехать домой.
Помню, что я даже получил свою сиюминутную выгоду от случившегося — у меня тогда оставались 30 долларов от случайно полученного гонорара, так вот на них я купил себе на «Динамо» (где на теперь уже снесенном стадионе работал вещевой рынок) вполне приличную зимнюю куртку, которую до того за подобные деньги купить бы не смог. Правда, и на новые гонорары рассчитывать не приходилось.
Дальше началось то, что казалось возвращением к «нормальности» — то есть к тому, чего, как казалось, очень не хватало предыдущие годы. Государственная Дума, которая вдруг заработала, как Государственная Дума, когда парламенту вдруг позволили утвердить главой правительства кого-то не изначально спущенного сверху, а формально выдвинутого депутатами — тогда Григорий Явлинский, заявивший с трибуны «этот человек — Примаков», наверное, единственный раз в своей жизни, произнес исторические слова. Правительство Примакова — даже если фактически не осуществило никаких кардинальных перемен, просто произвело терапевтический эффект своим видом — советский международник, не имевший прямого отношения к «непопулярным реформам» 90-х и сменивший в 96-м году Андрея Козырева в МИДе, просто своей фактурой, тембром голоса и манерой изложения своих позиций являл глубокий контраст с тем, что было прниято понимать под «новой российской властью». Контраста этого ждали и вроде как дождались. Если описать ощущения эпохи 92-98 гг., то как бы к ней не относиться, она требовала ежедневных усилий по приспособлению к новым законам жизни, к новому миру, новым определяющим ценностям и к тому новому, как выглядит теперь твоя страна, как себя ведет и что говорит власть. Кого-то это приводило в восторг, кого-то в бешенство. Но многие просто устали. Легкое изменение настройки — появление в в картинке теленовостей не «младореформатора», а «государственного политического деятеля» из советской эпохи, не провозглашающего необходимость перемен, а бубнящего что-то общеблагоразумное о государственных интересах оказало выраженный антистрессовый эффект.
И этого в общем оказалось достаточно. Еще и экономика, как ей и положено начала восстанавливаться после дефолта и девальвации рубля — что происходило без особенных мер со стороны правительство, но, зато и без заявлений об успехах реформ — в общем само собой, как многие и хотели. Россия ничем не помогла Югославии в войне с НАТО и особо поспособствовала тому, чтобы Милошевич подписал все, что от него требовали относительно Косово, но зато Примаков развернулся над Атлантикой, МИД сделал несколько заявлений в стилистике, которую нельзя было представить при Козыреве и никто не препятствовал гражданам в желании собраться и пошуметь у Американского посольства. И этого тоже оказалось достаточно для ощущения, что Россия на правильной стороне, защищает справедливость и что «Россия — это мы». Описанные Кашиным эффекты «примирения с государством» происходили ровно по той же схеме — государство старается выглядеть и говорить что-то такое, что не вызывает раздражения большинства. Что оно при этом в действительности делает — не так уж важно. Лучше даже пусть не делает ничего. Хотя кто-то уже в 1999 году заговорил о «советском ренесансе» фактически примириться с государством в 99-м означало лишь признать показываемую по телевизору картинку (здесь должно быть несколько неизбежных слов о Викторе Пелевине) и знать, что в большинстве случаев символы останутся символами, а слова всего лишь словами (уверенность поколебалась с началом Второй Чеченской, но это все-таки особое событие, а в то, что «ФСБ взрывает Россию» тогда верить было не принято).
Собственно именно поэтому сейчас на дворе не 1999 год, а какой-то другой. Эрнст может поставить безупречное шоу при открытии Олимпиады, но возможности сохранять верность лишь показанной картинке теперь нет. Государство и власть сейчас очень вещественны. В отличие от 99-го они не только говорят, но совершает поступки. Риторика, например, может неожиданно привести к присоединению территории соседнего государства или к затруднениям железнодорожных сообщений. Неожиданные воздействия на повседневную жизнь — вроде появления новых штрафов, новых запретов, невозможности куда-то ходить и что-то смотреть — тоже стали частью контракта лояльности с государством — то, что было невозможно представить в 99-м году. Даже предлагаемая версия патриотической риторики предлагает от слушающих и разделяющих ее каких-то конкретных обязательных эмоций — обязательной ненависти к бандеровцам например, обязательного экзальтированного почитания Победы, теперь еще вроде бы, обязательного презрения к «пятой колонне».
В отличие от 98-го года в возгласе «Слава России» теперь нет никакой особенной пощечины общественному вкусу. Его может, например, произнести президент на митинге сторонников после победы на выборах. Смерть капитализма — тоже не входит в повестку дня. О том, что броня у нас крепка и танки быстры мы узнаем из теленовостей. Этим предлагают гордиться. На месте стадиона «Динамо» строят ВТБ-Арену. Примаков возглавляет Торгово-промышленную палату. Государство обло, огромно, стозевно и лаяй. 2013 год не похож на 1999-й. Устали мы сейчас не от того, что надо примеряться к новой действительности, а от того, что нас настойчиво убеждают в том, что никакой действительности, кроме старой больше нет и не будет. И это в общем, не в силах изменить даже свитер Чалого.
