В феврале 2017 я стал работать над романом, который начинается со сцены убийства Вороненкова. Убитый Вороненков попадает в Ад, присягает Сатане и возвращается обратно к жизни, в февраль 2014 года, чтобы, вступив в противостояние с Хранителями Российской Государственности, предотвратить возвращение Крыма. Потому что в Крыму, в сакральной для всякого русского человека Корсуни (с) Путин) хранится копье Лонгина (или любой другой христианский артефакт, это не столь важно). Базовая идея была простой: что если взять весь современный российский треш-патриотизм и полностью, абсолютно, до конца, без малейшей рефлексии в него поверить. Поверить в сатанинских агентов Запада (буквально), в Святую Корсунь и Сакральные Скрепы, поверить в то, что все жулики и воры, которых мы прекрасно знаем, на самом деле герои мощнейшего религиозного мифа про Катехон. После чего столкнуть все это православно-путинское воинство с антигероем, который в курсе, что представляют из себя эти существа?
Ну вот простой пример: кто такой Иосиф Фармазон (пишу так во избежание судебных исков) «по документам»? Столп РФ, заслуженный мастер культуры, трижды лауреат всего и сразу. А реально? А реально человек плотно с чеченскими боевиками знался и наркотраффик из Афганистана курировал, про что демон-Вороненков не может не знать. При такой постановке вопроса творческой задачей становится не «абличать» режим (кому в 2017-ом эти «абличения» нужны), а, наоборот, искренне попытаться написать, как наркоторговец и террорист может быть добром («Вовочка, какое же это лето? Снег, гололед, люди в шубах ходят! — Значит, такое хреновое лето»). И это я еще молчу про фразу Фармазона про «моя пуповина похоронена в Донецке», тут сразу такая мощнейшая оккультная сцена рисуется, что ой. Или другой Хранитель — госпожа Мизулина, которую, конечно же, должна сопровождать госпожа Бергсет, у которой в Норвегии, как вы помните, переодевали ребенка в костюм Путина и насиловали — это сразу сюжет уровня раннего Сорокина («Месяц в Дахау»). С той лишь разницей, что Сорокин сидел и выдумал, а тут текст базируется на любимых героях федерального телеэфира. Я уж молчу про кульминацию романа — встречу Вороненкова-демона из будущего с Вороненковым-депутатом/коммунистом из прошлого, с понятным сражением между двумя абсолютно беспринципными людьми, которые не верят ни в Ад, ни в Рай, но все равно вынуждены играть свои роли.
Собственно, главным ходом в романе должны были стать обширные комментарии после завершения основной части текста, когда читатель дочитывает, тихонько посмеивается «Ну и понапридумывают же, фантазеры!». После чего видит еще 50 страниц подробных комментариев, в которых рассказывается, где сцены или прямо описывают реальные события, или плотно на реальных событиях основаны — и тихо охреневает от того, что только что законченная им книжка с чертями и чудовищами на 75% документальна. Есть ли лучший способ показать безумие эпохи, в которую мы живем, чем дать прочесть сначала политическое сатан-фентези, а затем объяснить, что это вообще не фентези ни разу? И да, пока я писал это предисловие, пришла очередная новость: детей из элитной гимназии Екатеринбурга свозили в монастырь, которым руководит духовник Поклонской, где они стали свидетелями обряда экзорцизма, когда из людей бесов изгоняют. Люди на глазах детей ползали по полу, выли, лаяли и т.п. дети до сих пор в шоке. Как видите, при правильной концепции художественное произведение начинает писать само себя, только успевай ревущую со всех сторон реальность в буквы оформлять.
К сожалению, Вороненкова убили, и дальнейшая работа над романом выглядела бы как танцы на его могиле, что, естественно, не являлось моей задачей, Вороненков мне нужен был живым (я даже втайне надеялся, что, может, в итоге роман до него дойдет, он его прочтет и о чем-нибудь задумается). Предложение заменить Вороненкова на, например, Пономарева мне не понравилось, поскольку Вороненков идеальный герой-авантюрист, а Пономарев — такой классический маменькин сынок, скучный, как манная каша. Для Кашин.гуру я решил предоставить первую, вводную главу романа, прервав работу над остальными. Может быть, если читателям эта глава понравится, я плюну на этические соображения и допишу текст (уж больно центральная романообразующая идея оказалась мощной). А может быть, и нет. Текст ниже никак не редактировался и не вычитывался, это самый сырой, самый первый вариант. Итак…
Влажные от недавнего дождя улицы Киева переливались отражениями, манили, тянули, завлекали, обещая все земные и неземные удовольствия.
— Денис Николаевич?
— Да — Вороненков не успел полностью обернуться, как в лицо ему ударила вспышка света, и одновременно с ней голову прожгла волна невероятной, невыносимой, нестерпимой боли.
— Привет от Михаил Ивановича! — еще успел услышать он, падая на асфальт. Торопливый топот двух мужчин, звук открывающихся дверей и рев заводящегося двигателя Вороненков уже не слышал, рухнув затылком прямо в жирно-неоновую лужу и уперев бессмысленно-остекленевший взгляд в бессмысленно-низкое февральское небо.
Стемнело.
— А! Что! Где я?! — прохрипел Вороненков, ощутив страшный холод в неподвижных руках. Глаза никак не открывались, руки никак не двигались, и Вороненков мотал головой во тьме. Ему удалось еле-еле разлепить один глаз, но мир вокруг никак не фокусировался, как будто Вороненков находился глубоко под водой.
— Ты в Аду, Денис Николаевич — сказал странно знакомый голос, после чего его правая рука хрустнула и Вороненков задергался от боли, наконец разлепив глаза и сфокусировав взгляд. Вороненков лежал на животе, его руки были частично вмурованы в лед, и собеседник со знакомым голосом расхаживал по правой кисти, наслаждаясь сухими щелками ломающихся пальцев.
— Константин Петрович, это вы? — Вороненков судорожно рассматривал свои ледяные руки, но никак не мог поднять голову, чтобы рассмотреть собеседника — Это та самая новая база на Шпицбергене? Я… я все могу объяснить, я не имею никакого отношения к делу «Трех китов», и в Киев меня послал…
ХРУСТЬ! — Вороненков закричал от боли на этот раз в левой руке, но она, как и правая, была вмурована в лед, и Вороненкову оставалось лишь шипеть и извиваться на пузе, словно змея-переросток.
— Товарищ Феоктистов, я все могу объяснить, я не предатель, я выполнял важное государственное задание Владислава Юрье…
— Ты в Аду, Дениска. В Аду, понимаешь? — на этот раз прилетело в челюсть, и голова бедного Вороненкова бешено задергалась, словно у китайской фарфоровой собачки. Разглядеть своего мучителя он по-прежнему не мог.
— Я понял, что я в Аду, товарищ Феоктистов, я все понял, все понял. Прошу, как офицер офицера — убейте сразу. Не трогайте жену и детей.
— Ты не офицер, Дениска, потому что нигде никогда не служил.
— Да, конечно, товарищ Феоктистов, простите, я…
— И убить тебя невозможно, потому что ты уже мертв.
Мутный, измазанный кровью лед перед лицом Вороненкова внезапно очистился, прояснился и засиял, словно зеркало с подсветкой. Вновь сфокусировав взгляд, Вороненков заорал, увидев свое лицо в ледяном зеркале. Прямо во лбу у него зияла чудовищная дыра от пулевого ранения. На шею бывшего депутата Федерального Собрания Государственной Думы Российской Федерации опустилась когтистая рука и легко вырвала его изломанную тушку изо льда, подняв на высоту в несколько метров. Зажмурившийся от ужаса Вороненков вновь огромным усилием воли разлепил глаза — прямо в лицо ему смотрело что-то вроде выбеленного коровьего черепа с тремя рогами и чернильной пустотой вместо глаз. Нижняя челюсть существа сама-собой задвигалась в пустоте:
— А я — Вельзевул. Я — твой новый друг, Дениска.
— ААА! АААА!! ААААА!!!! — завизжал что есть мочи Денис Николаевич — Матерь Божья, иже еси на небеси, даждь нам днесь, как мы даем должникам нашим, и прости во имя вовеки веков, да пребудет царствие твое, ААА! АААА!! ААААА!!!
Державшая Вороненкова рука разжалась и он шлепнулся на лед, разбрызгивая во все стороны кровь из смертельной раны в голове.
— Ты в Девятом круге, Дениска. На небесах отсюда ничего не слышно. Ты мой, Дениска. На веки вечные. Я могу развлекаться с тобой час — существо вновь наступило на правую руку Дениса Николаевича, которая успела зажить, и вновь хрустнуло с той же невыносимой болью, что и в первый раз — могу — день, неделю, месяц, год, вечность до самого Страшного Суда. Но и после Страшного Суда — существо шагнуло на левую руку депутата — ты останешься в моей власти. Потому что в тебе нет ничего хорошего. Вообще ничего. Ты — тьма.
Вновь прилетело в голову, и вновь она начала дергаться, как у китайской фарфоровой собачки.
— Лжец. Вор. Взяточник. Прелюбодей. Убийца. Предатель. Предатель родных. Предатель родины и единомышленников.Предатель друзей и сотрапезников. Предатель благодетелей, величества божеского и человеческого.
Вороненков заметил, что его правая рука зажила, и инстинктивно втянул голову, ожидая нового хруста и новой боли. ХРУСТЬ!
— Поэтому ты мой, мой и только мой до Страшного Суда, во время Страшного Суда и после Страшного Суда. Твои молитвы никто не услышит. Твое раскаяние никому не нужно. Спасение к тебе не придет, даже если сам Господь Бог решит спуститься сюда и вызволить тебя, Вороненков, настолько велики твои грехи. Ты мой. Навсегда.
Денис Николаевич успел отметить чудесное заживление левой руки, и закрыл глаза, ожидая неизбежного.
— ААААААА!!!!
Привыкнуть к неизбежному никак не удавалось.
— И это лишь начало нашего разговора, Дениска. Знаешь, куда я здесь засовываю грешникам раскаленную кочергу? — чернильная пустота у трехрогого черепа вспыхнула, и когтистая рука существа выхватила раскаленный до белого каления огромный железный лом. Существо двинулось вперед, к распластанному, вновь вмерзшему в лед Вороненкову, мягко покачивая светящимся ломом, словно негр из варьете — тросточкой.
— НЕТ! НЕТ!!! НЕТ!!!!!!
— Если, конечно, ты не захочешь мне помочь, Дениска.
— ЧТО УГОДНО! ЧТО УГОДНО! Я СДЕЛАЮ ЧТО УГОДНО, ТОВАРИЩ ФЕОКТИСТОВ, В СМЫСЛЕ ВЕЛЬЗЕВУЛ, В СМЫСЛЕ…
— Хорошо — существо опустило лом и чуть-чуть его вдвинуло.
— АААААААААА!!!!!!! Я же… я же согласился… я же…
— И еще раз, два закрепления пройденного материала — существо вновь опустило раскаленный лом, и крик Вороненкова был столь страшен, что его, кажется, услышали даже на Небесах, несмотря на звукоизоляцию Девятого круга.
— Нет… всё… хватит… нет…
— Как там у вас говорят? Бог троицу любит? — Вороненков вжал голову в лед и обреченно завыл — Шучу, я же не Бог. Я — Дьявол — существо выкинуло горящий лом прочь, и он просто исчез в пустоте. Как ни вслушивался Денис, он так и не услышал звука удара железа о лед.
— Так вот, Денис Николаевич, мне от вас нужна очень простая вещь — Вороненков поднял голову и вместо страшного существа увидел мужчину средних лет в дорогом, но плохо сидящем костюме, обычно выдающем сотрудника Конторы — вы вернетесь в март 2014 года и предотвратите присоединение Крыма к России.
— Что?
— Совсем голова не работает? — мужчина подошел к Вороненкову так, что тот смог разглядеть его итальянские туфли ручного пошива, и начал лить Вороненкову на затылок минералку. Минералка затекала в дыру от пулевого ранения и неприятно щипала внутренности головы — 7525 лет идет война между Небесам и Преисподней, и Преисподня всегда оказывается слабее. Точнее, оказывалась, до недавнего времени, пока мы не узнали, что то самое копье Лонгина хранилось вовсе не в Вене, не в Лондоне и даже не в Нью-Йорке, откуда я его безуспешно пытался достать.
Оно хранились в Корсуни. Святой Корсуни, дорогой каждому русскому человеку, как говорит ваш Михаил Иванович. И я об этом узнал буквально вчера. Еще минералочки?
— Да! — прохрипел Вороненков, к которому постепенно возвращалась ясность мыслей — а почему вам просто самому, товарищ Вельзевул, не отправиться в Крым и не забрать копье?
— Потому что Россия — это Катехон, глупенький. Удерживающий. Удерживающий этот мир от моего пришествия. Я не могу просто так вторгаться в Катехон и забирать понравившиеся мне вещи.
— А почему бы вам не послать в прошлое своих… эм… сотрудников?
— Возмущение в духовности.
— Э?
— Духовность — сверхъестественная, вездесущая, связующая энергия, которую используют все религии и культы, от гадалок и астрологов до йогов и шахидов. Прорыв в прошлое даже пары демонов вызовет мощнейшее возмущение в Духовности, и прежде, чем мои демоны прибудут на место, их уже будет поджидать Ангельская Дружина. Мне надо послать кого-нибудь незаметного. Маленького. Не человека даже, а так… вошку, чьи желания и инстинкты настолько примитивны, что Духовность на них никак не отреагирует. Я изучил твою биографию, Дениска. Последней книгой, которую ты прочел, был «Букварь». Тебя можно посылать в прошлое и будущее по 10 раз на дню, в твоей пустой черепушке нет ничего, кроме прайс-листов, чеков и номеров кипрских счетов. Нулевая духовная активность, настоящий коммунист, абсолютно невидимый для Дружины.
— А почему бы мне просто не забрать копье, зачем все эти сложности с возвращением Крыма?
— Оно замуровано и захоронено, чтобы его достать, нужно провести ритуалы, на которые ты неспособен. Поэтому ты возвращаешься в 2014-ый год, уговариваешь семь Хранителей Российской Государственности тайно присягнуть мне на верность и не скреплять своим Великим Заклятием Тавриду, Таврида остается частью земли тьмы и ненависти — Украины — после чего туда прибудут мои более способные слуги и достанут для меня копье.
— Семь Хранителей Российской Государственности?
— Они — столпы, на которых и держится Катехон, последние очаги света в бездуховной тьме, ворота нравственности, стены морали, бастионы добра, не дающие мне и моим легионам ворваться в Православную Россию, испепелив ее раз и навсегда. Если ты заставишь их поцеловать этот перстень в знак покорности мне — существо протянуло Вороненкову золотой перстень-печатку, ловко севший на его чудесно заживший палец — то последняя крепость света рухнет и я стану править миром.
— А я? — разглядывая печатку с крупным рубином, Вороненков поднялся со льда и отряхнулся. Все его раны зажили, его одежда была как новая, в голове его бушевали ветры надежд.
— А тебя я сделаю демон-принцем и дам тебе пару легионов. Поможешь со штурмом Небесных Врат, когда я получу копье.
— То есть мне надо уничтожить остатки добра и света в Катехоне Россия и выпустить на землю демонические орды, и все это ради… ммм… назовем это так… продвижения по службе?
— Да.
— Я согласен. Кто первый Хранитель, которого я должен совратить?
— Иосиф Кобзон.
(На этом рукопись обрывается — «Кашин»)
