Володя протер глаза, в ответ они зачесались щекотливым, мокрым скрипом. Он проснулся на краю гладкой каменной плиты, белой и мутной, словно густое забродившее молоко, изрезанной ручейками кровавых минеральных прожилок. Платформа летела вниз — вместе с оглушительным воздушным свистом над ней поднимались рваные клочья облаков, в суховатом холоде дыхание сворачивалось облачками пара, вместо горизонта отовсюду синело, свистело и тряслось бескрайнее небесное марево. Плита оказалась настолько огромной, что другие её края не получалось охватить взглядом.
Между Володей и летящей навстречу неизвестностью вполоборота стоял немолодой мужчина, с театральной грациозностью поднимавший к уходящему вверх небу свои вопрошающе растопыренные персты. Обращаясь к синеве, он ни на секунду не прекращал своих широких патриархальных движений. Лысина его обаятельно пылала на солнце, светлый кремовый костюм торжественно болтался на ветру, восторженное, необычайно располагающее к себе лицо радостно потрескивало мягкими морщинками, в складках которых ютились лучинки мнимой доброты.
Он что-то кричал, но из-за гула стремительного падения голос его невозможно было услышать. До Володи доносились лишь обрывки ругательств и проклятий.
Володя попытался встать. В висках проснулась острая и мучительная боль, ватное тело повело в сторону, в желудке свернулась обжигающая дуга. Казалось, один неверный шаг, и Володя мог спокойно разбиться о каменную гладь пузырём вонючей кипящей магмы. Икая, с трудом сдерживая рвотные позывы и закрывая слюнявой ладонью ненадежный рот, он поднялся на своих дрожащих ногах с поверхности плиты.
Издалека, в розовой дымке мерцающих стробоскопом небес заиграла бодрая эстрадная мелодия, щедро справленная зычными уродливыми стихами — песня была про любовь, она гудела в воздушных толщах словно эхо, то затухая, то вновь набирая силу, то полностью исчезая. Владимир не выдержал и пустил сквозь пальцы тонкую оранжевую струю: она едва не долетела до выглаженной брючины разговаривавшего с пустотой старика. Как будто бы почувствовав рядом с собой незапланированную аннексию смрадного плевка, он обернулся, гневное лицо разгладилось от удивления и снова принялось возмущённо кричать, теперь уже на Володю:
— Володя! Проёбано всё! Это пиздец, катастрофа! Мы погибаем, блядь! Нас всех сейчас разъебёт к чёртовой матери, слышишь, Вова? Спасенья нет и не будет, вообще ничего не будет, всё пропало!
Лютая сила вульгарной сентиментальной мелодии и дурного женского вокала принялась нарастать, терпеть музыкальные раскаты с каждой секундой становилось все сложнее. Перед глазами Володи то и дело вспыхивали цветные пятна, воздух густо наполнялся кисловатой аромой. Володя собрался с силами и сквозь приступы тошноты обратился к своему таинственному собеседнику.
— Вы кто? — преодолевая боль и блевоту спросил Володя.
Незнакомец скрестил руки на груди и заговорил с полной достоинства и спокойствия убаюкивающе-бархатной интонацией.
— Меня зовут Владимир Владимирович Познер. Я — известный тележурналист, ведущий множества авторских программ, автор книги «Прощание с иллюзиями», — Владимир Владимирович щурился и едва заметно покачивался в такт собственным словам, — послушайте звук моего голоса, его фактуру. Запомните, что это безупречное звучание нивелирует любые гадости, которые я мог говорить или делать в прошлом.
— Владимир Владимирович, — захрипел Володя, — меня тоже Володей зовут, что здесь происходит? Где мы находимся?
— Мы на плите, заметьте, на мраморной плите. И мы летим вниз, потому что плита эта — могильная.
Володя нервно сглотнул.
— То есть как, могильная? Куда летим?
— А ты поди посмотри, — ответил Познер и завлекающим жестом пригласил его к самому краю. Володя поволокся к границе плиты и увидел, как все стремительнее рассасывались под ними молочные облака, и всё настойчивее увеличивалась в объемах коричневая кашица земли. От неудержимого падения вниз резало глаза. Чтобы не опрокинуться на спину, Володе приходилось очень аккуратно выглядывать за край, прикрывая лицо руками и всей тяжестью корпуса сопротивляясь мощным порывам ветра. Мраморная плита неслась навстречу огромной, широкой стране, изъеденной по бокам затейливой географией невидимых границ.
— Это что же, Владимир Владимирович? Мы летим на Россию?
— Боюсь, что так, Володя. России пиздец, — подточил знаменитый телеведущий.
— Но как же так? Почему мы здесь?
— Я здесь, потому что я гражданин Соединённых Штатов Америки. У меня и паспорт американский есть.
— А я почему здесь, с вами? — недоумевал Володя.
— Потому что рассказчик, дорогой мой друг, не может существовать без слушателя. Ты
— необходимое звено этой истории. Без тебя бы ничего не вышло, не о чем было бы рассказывать. Я перестал бы существовать, и наоборот — ты бы тоже навсегда исчез. Только не пытайся искать в этом смысл, Володя, — Познер хитро щурился бусинками глаз и скрючил одновременно приветливую и ядовитую улыбочку.
— Как же так, Владимир Владимирович, я ничего не понимаю.
— А тебе и не нужно ничего понимать, — строго ответил старик Познер, — пока ты — давай, Володя называть вещи своими именами — наебенивался авторскими коктейлями по выходным, брал потребительские кредиты и ипотеку, смотрел по телевизору уёбищные ситкомы и писал гадости в интернете, всё уже произошло, жадные зубы падальщиков уже крошили под тобой этажи… И вот теперь ты обо всем об этом узнаешь. От меня. А потом наступит конец, ничего больше не будет. Избежать этого никак нельзя. В конце концов ты сам — тот ещё бездарь.
Грохот и шум усиливались, небо затрясло от вспышек и нестерпимого воя, смешавшегося с отечественной попсой. Плита начала кренится и раскачиваться. Казалось, ещё чуть-чуть и она своим исполинским весом грохнется прямо в плоть земли, размазав всё живое и неживое, статичное и ползущее, кричащее и копошащееся — травинки и леса, дрожащие колосья полей, речки, людей, города и деревни, грибницы и муравейники.
От предчувствия неминуемого апокалипсиса и нарастающего ураганного ветра у Володи судорожно перекосилось лицо, по щекам поползли соленые капельки. Познер смерил Володю мудрым продолжительным взглядом. Он словно не замечал происходившего вокруг и был полностью готов к наступающей развязке.
— Володя, ты себе на рубашку наблевал.
— Чего? — переспросил плачущий Володя.
— Смотри, ты себе на рубашку наблевал.
Володя опустил голову и почувствовал едкий запах вырвавшихся наружу желудочных соков вперемешку с крошкой непереваренной еды. По складкам его белой праздничной рубашки растекалась блевотина, тело в туже секунду распознало на себе похолодевшее, мокрое пятно. «И вправду», — подумал Володя. Он поднял глаза и вместо Владимира Владимировича увидел Стаса, своего болтливого соседа по опенспейсу. Тот смотрел на него взвинченными искрящимися зрачками и мерзко хихикал. На его лице попеременно играли зелёные и красные вспышки, они освещали полумрак обнаженного офиса, избавленного от лишней мебели и привычных в будние дни предметов канцелярской утвари. В цветастой темноте упруго двигались немые, обтёсанные тела с вывернутыми, бессистемно вертящимися конечностями, мокрыми, хлюпающими губами, влажными островками пота на спинах и подмышках. От танцующих Володю отделял форпост накрытого белым полиэтиленом стола с опрокинутыми рюмками, уже завертевшимися колбасными изделиями и ломтями затвердевшей хлебной нарезки. Некоторые продукты были старательно разложены веерами на тесных пластмассовых тарелках, другие тихонько гнили слегка покосившимися гастрономическими курганами. Среди разоренного застольного великолепия торчали горделивыми высотками двухлитровые пакеты с соком — их раскуроченные и беззащитные дырочки оказались навсегда разлучены со своими белоснежными пластмассовыми крышечками. Величавые тетрапаки оказались в явном меньшинстве перед стеклянными бутылками разного достоинства и содержания.
— Ебать ты лох, Володя. Ну даёшь, вообще, — смеялся пьяный Стас. Он опустился на свободный краешек дивана, прошептал, иди умойся, дурило, и продолжал что-то про Катеньку, уже доступную и пьяную, густо накрашенную женщину из бухгалтерии. Мерзости так и струились с его развязного языка, удушливыми и едкими помоями наползали на Володю вместе с кислым привкусом водочного перегара. Неприятно задрожали нервы за глазами, боль пылающими искорками потянулась куда-то вглубь. Володина голова затрещала, виски и лоб словно щемило машинным прессом. Стас, не прекращавший выпускать хмельные пары, брезгливо скривил лицо.
— Блядь, пахнет от тебя невыносимо. Иди умойся, невозможно рядом находиться.
Они встали. Володя мысленно попытался удержать остывшую жижу, но подлые капли всё равно заструились вниз к животу, пупку и ремню. Стас режущими беговыми движениями начал вгрызаться в неразбериху людских копошений. Володя же, лелея надежду, что никто еще не успел распознать запах и вид его унизительного позора, миновал освещённый, нетронутый праздником коридор и вошёл в пустой туалет. С трудом подавляя отвращение, он старался не замечать своё обезображенное весельем лицо в отражении зеркала и приступил к пристальному изучению разводов на груди. Он чувствовал, как внутри него сквозь рыхлую и беззащитную духовную плоть проклёвывается омерзительный белесый червь стыда, которому ещё предстояло расти и жирнеть, набирать вес и гладкие телесные кольца, чтобы остаться его спутником на долгие невыносимые рабочие дни, заявить свои права на наиболее уязвимую и расторможенную часть Володиного рассудка, подтачивать его внутренние силы циркулярной пилой попеременно чередующихся мыслей — всё это обязательно сбудется и будет мучить его, только если он не умрет прямо здесь, сейчас, этим же вечером. Володя зачерпывал ладонями холодную воду и пытался смыть островки рвоты со своей одежды, по его торсу растеклось вонючее мокрое пятно. Он начал мерзнуть. Володя хотел исчезнуть, но не знал, куда можно спрятать своё оскверненное тело, дрожащее от никотина и нервной истощённости, от омерзительной гангрены пьянства, от вымученной и беспощадной офисной муштры, от внутренних установок и противоречий, от омерзительного гуталина пространства и времени. В клаустрофобии туалетной кабинки у него начинался очередной приступ дурноты. Не разбирая пути, заглатывая клокочущую внутри истерику, Володя вырвался обратно в коридор — в стеклах оконных панелей рвались фейерверки, огненные купола лопались ворохом цветных искр, подсвечивая черную онемевшую землю. Наступал странный и пугающий 2011 год.
