В июне 1960 года генерал де Голль, выступая перед нацией по поводу Алжирской войны, сказал следующую фразу: «Испытывать ностальгию по былой империи так же естественно, как сожалеть о мягком свете керосиновых ламп, великолепии парусного флота, прелести конных экипажей. Ну, и что дальше?». Де Голль призывал французов трезво посмотреть на перспективы сохранения французской колониальной империи в старом и не очень приглядном виде. Пожалуй, так лично, доверительно и просто общаться с нацией умел только он. И только де Голль смог вытянуть Францию из затянувшегося кровавого конфликта в Алжире, показав, что иногда лучше не упорствовать, а попытаться изобрести нечто новое в отношениях с бывшими колониями.
Двадцатый век подарил нам два очень ярких примера расставания с империей и имперским прошлым. В чем-то эти два пути оказались очень похожи, в чем-то нет, но в целом они обозначили основные направления, по которым проследовали в свое время все империи.
Первый путь можно назвать договорным и условно бескровным. По нему прошла в свое время Британская империя. А условно бескровным его стоит назвать лишь по той причине, что он представляет собой вариант наименьшей агрессии – когда кровь льется где-то за кадром и не в самых больших количествах, а пост-имперское будущее определяется не винтовкой в руках солдат, а за столом переговоров.
Некоторые могут назвать это лицемерием и сказать, что во время распада Британской империи кровь лилась. Можно вспомнить боевые действия на Кипре, в ходе которых погибло около сотни английских солдат и 90 бойцов ЭОКА. Или рассказать о войне в Малайе и восстании Мау-Мау. Упомянуть об участии британских войск в чужих для них Корейской и Первой Индокитайской войнах, конфликтах в Палестине, Судане, Сингапуре и Южной Африке. Наконец, отметить и отвратительный раздел Британской Индии на мусульманскую и индуистскую часть, а также последовавшие за этим трагедии в жизни населения страны.
Все это правда и действительно было, но надо уметь видеть за деревьями лес. Учитывая размеры Британской империи и степень ее вовлеченности в мировые процессы, приведенные выше конфликты – это ничтожная доля того, что могло бы произойти, если бы Великобритания оказывала остервенелое сопротивление неизбежному – распаду империи в том виде, в каком он существовала полтора века.
После Второй мировой войны Великобритания оказалась не в состоянии поддерживать империю в прежнем виде. Она не могла содержать разросшийся за время войны флот – и сотнями списывала корабли на металлолом. Курс фунта делал невероятно дорогими военные операции за рубежом – а ведь деньги остро требовались для послевоенного восстановления и переустройства страны. Люди устали от войны, и их недовольство правительством было так велико, что они не поддержали победителя и триумфатора Черчилля, сделав выбор в пользу Клемента Эттли, обещавшего построить Новый Иерусалим на холме. В общем, настроение у людей было такое, что они желали что угодно, только чтобы новое, а не старое, хоть и славное.
Поэтому расставание с колониальной империей в случае с Британией было больше похоже на медленное проседание старого дома. Англичане перекладывали конфликты на местных лидеров, всячески уклоняясь от решения проблем, и иногда уходили из колоний даже раньше, чем там выстраивалась хоть сколько-то устойчивая политическая система. Все это перемежалось постоянными небольшими конфликтами, разведывательными операциями и переговорами. Очень редко доходило до масштабного кровопролития, чаще всего все закончилось на уровне общения и разговоров. Британские элиты пытались сопротивляться этой ползучей деколонизации (а также тому, что на их место в освобожденные страны сразу же приходили американцы), но чем энергичнее был протест, тем сильнее шаталась империя. Самый яркий пример – это, конечно, Суэцкий кризис, который похоронил надежды на возрождение классической имперской политики.
Британцам пришлось переизобретать свою политику заново, энергично развивая и так неслабую дипломатию с разведкой, заключать сотни тайных договоренностей, обеспечивающих возможности для политического контроля за получившими независимость странами, использовать налево и направо старый принцип «разделяй и властвуй», чтобы предотвратить уж чрезмерное усиление бывших колоний. Политические, культурные, торговые и экономические, дипломатические и секретные ниточки протянулись из бывшей метрополии по всему свету для того, чтобы дать возможность Лондону оставаться важным игроком. Британская империя договаривалась с местными элитами (на которые она всегда опиралась в своем колониальном управлении), иногда прямо выстраивала дизайн будущих независимых государств, а насилие старалась использовать пореже.
Джон Ле Карре описывал этот новый дивный мир таким образом: «В тяжелые времена Великобритания склонна больше – не меньше – полагаться на шпионов. Вся история ее империи побуждала делать это. Чем больше сокращаются ее торговые пути, тем больше тайных усилий она прилагает к тому, чтобы защитить их. Чем больше ослабевает ее колониальная хватка, тем отчаяннее ее подрывная деятельность, направленная против тех, кто стремится ее ослабить».
Французы, давние соперники и, во многих отношениях, антиподы англичан с другой стороны Ла Манша, расставались со своей империей совсем по-другому. Франция совершенно не хотела терять ни свои колонии, ни право на политический контроль над огромным человеческими и природными ресурсами Африки и Азии. И за это она была готова биться, неся за собой кровь и огонь.
Период с 1946 по 1975 год в истории Франции носит название славного тридцатилетия, Les Trente Glorieuses. Этот ретроспективный термин, придуманный Жаном Фурастье, прекрасно описывал масштабы экономического успеха послевоенной Франции. Невиданный до того экономический рост, высокая рождаемость, развитие новых технологий, чрезвычайно успешная культура – все это не только привело страну к чрезвычайно высокому уровню жизни, но и создало совершенно новое общество, которое с полным правом можно именовать термином Инглхарта – пост-материальным обществом.
Но у французского золотого века была и обратная сторона. Еще не успела закончиться Вторая мировая война, как французы ринулись скреплять и восстанавливать свою империю, изрядно обветшавшую за годы войны. Это отчаянная и безжалостная борьба за колонии не останавливалась практически ни на день. Французы пытались преодолевать сопротивление не только местных повстанцев и революционеров, но и усилия США и СССР, всячески поддержавших деколонизацию.
Уже 8 мая 1945 года в Алжире стреляли в демонстрацию алжирцев, отмечавших победу над Германией. Стреляли в Дамаске, разворачивались события во Вьетнаме, которые вскоре переросли в Первую Индокитайскую войну – кровавую кашу, в которой французские силы потеряли 75 тысяч человек только убитыми (еще около 60 тысяч были ранены), а Вьетминь так и вовсе в районе 200 тысяч человек. Несмотря на огромные усилия, приложенные Францией для победы на Вьетнамом, битва при Дьенбьенфу похоронила надежды французских политиков на возвращение Вьетнама под контроль Парижа. От Вьетнама западные страны не отстанут еще больше 20 лет, но и в последующих раундах фортуна была на стороне вьетнамцев.
Французы стреляли практически везде, где начинались беспорядки и бурления – на Мадагаскаре и в Касабланке, в Камеруне и Тунисе, в Корее и Марокко, Египте и Сирии. Французские войска продолжат воевать и уже в получивших формальную независимость странах, совершенно не стремясь покинуть уже вроде как потерянные территории.
Грандиозное пестрое полотно колониальных конфликтов в Африке увенчается Алжирской войной, где обе стороны показали себя в полной красе, а пытки электричеством, массовые изнасилования и убийства стали будничной ежедневной прозой. Война, которая шла семь лет, но официально была признана войной со стороны Франции только в 1990-х. Огромное количество беженцев (больше миллиона), этнические чистки, общие потери, превышающие 300 тысяч человек (и приближающиеся к полумиллиону), испытания французами ядерного оружия в Сахаре, расцвет политического терроризма и политической же цензуры, безнаказанность разведки, жесточайшее подавление алжирских протестов в Париже (до 200 человек убитых в центре одной из главных европейских столиц), резня в Оране (масштабы которой до сих пор неизвестны). Сочащееся кровью месиво насилия и смерти, стало самым ярким примером колониальной войны в Новое время, а также показало, что старые методы не работают во времена масс-медиа и развитого иностранного общества. Франция оказалась гораздо сильнее в военном отношении, но вчистую проигрывала алжирцам в вопросах пропаганды и медиа-поддержки. Даже упертые консерваторы из OAS, несмотря на жестокость избранных ими методов ничего не смогли с этим поделать. Французам пришлось отступить.
Но недалеко и ненадолго. Прекрасное представление об образе мышления француза-колонизатора было дано в фильме Копполы «Апокалипсис сегодня». Эта часть, правда, была вырезана из прокатной версии фильма и осталась только в режиссерской, но она вполне доступна. В конце концов, если лень смотреть фильм, то можно просто прочитать восхитительный сценарий Джона Милиуса.
Капитан Уиллард плывет навстречу полковнику Курцу и по пути встречает небольшой дом, в котором живут французские колонисты, которые воюют со всеми – с вьетнамцами, с американцами, с природой и, немного, с реальностью. За обедом между Уиллардом и отцом семьи Гастоном происходит такой диалог:
«Уиллард: Вас когда-нибудь выкурят отсюда.
Гастон: Мы никогда не станем «эвакуироваться» отсюда, капитан… Это – наш дом. Индокитай – наш, он принадлежал нам 121 год, я думаю, это о чем-то говорит.
Уиллард: Вьетнамцы думают, что это их земля. Думаю, что и американцы думают также.
Гастон: Но это мы цивилизовали это место. Земля принадлежит тому, кто принес на нее свет, разве нет?»
Чуть позже, на прощание Гастон говорит американцу следующее:
«Гастон: Мы терпим, капитан. Вы можете взорвать наш дом, и мы будем жить в подвале. Уничтожите и его – мы выкопаем яму в джунглях и будем спать в ней. Сожжёте лес – мы спрячемся в болоте. Как бы там ни было, мы сделаем все кроме одного – никогда не вытрем кровь с наших штыков. Au revoir, капитан».
Коппола вырезал эту сцену перед премьерой фильма в Каннах в 1979 году, а жаль – слова Гастона можно было посчитать неофициальным девизом французской армии в послевоенную эпоху.
Несмотря на то, что французы прилагали огромные усилия, стараясь сохранить свою империю в неизменном виде, они не преуспели в этом. Старый порядок сохранить было нельзя. Впрочем, это не помешало французам создать новый – систему неформального политического влияния на жизнь бывших колоний, что, впрочем, не мешает военным вторжениям в эти страны в случае событий, угрожающих интересам Франции. Благодаря тому, что французская армия сохранила за собой множество военных баз в Северной Африке, ей несложно осуществлять необходимое вмешательство в случае необходимости. Такая система оказалась в чем-то даже коварнее и безжалостнее «старого» колониализма, потому что в новой ситуации Парижу легче делать безразличное лицо и отрицать любую ответственность за происходящее.
Рассказ о путях расставания с империей был необходим для того, чтобы было проще понять траекторию распада империй. Иногда колониальные империи распадались кроваво – как Бельгия (хотя сами бельгийцы не любят и не называют себя империей), которая долго сопротивлялась обретению независимости Бельгийским Конго. Эта борьба в итоге вылилась в масштабный конголезский кризис, гражданскую войну, в которой приняли определенное участие США и СССР, а в качестве окончательного итога привела к появлению эталонного африканского диктатора Мобуту Сесе Секо.
Но не всегда все шло по кровавому пути: учитывая обстоятельства, распад Австро-Венгрии мог быть значительно взрывоопаснее и страшнее, чем он был на самом деле.
Можно вести долгие споры о том, являлся ли Советский Союз империей – вопрос не совсем однозначный, наверное, во многом по той причине, что СССР был идеологической страной и зачастую использовал империалистическую политику, то для достижения не столько материальных целей, сколько политически-идейных. Но в целом этот вопрос не очень важен, можно оставить его историкам и социологам. Для нас самое важное заключается в том, что Советский Союз умер, оставив в качестве наследства после себя огромное пост-советское пространство, на котором расположились страны, ранее зависевшие от Москвы, а в 1991 году обретшие политическую самостоятельность.
Сам по себе парадокс заключается в том, что СССР распался не так, как до этого распадались другие империи. Советский Союз прекратил свое существование из-за политических и аппаратных игр в столице. Его разрушение не было результатом долгой и бескомпромиссной борьбы националистов и сепаратистов, желавших отделения от центра; по большому счету, за исключением Грузии и Прибалтики в СССР не было большого количества националистических подпольных движений, ставящих своей целью получение независимости. Нельзя сказать, что не существовало украинских, белорусских, армянских или таджикских националистов. Но за ними не стояло движений и объединений, они не вели легальную и нелегальную политическую борьбу с КПСС, не поднимали народ к восстанию, не организовывали националистически-просветительских проектов. Скорее они вращались в диссидентских и интеллигентских кругах, не имея реального влияния на политику. И в конечном итоге оказались практически непричастны к самому факту обретения независимости бывшими союзными республиками СССР.
К худшему или к лучшему, но главными националистами оказались местные партийные элиты, приватно обсудившие будущее Советского Союза и решившие, что порознь будет лучше. Местные же националистические движения оказались, в лучшем случае, лишь попутчиками этого процесса.
У того, что распад СССР был оформлен именно так, были и несомненные преимущества, и недостатки. К главным плюсам можно отнести меньший уровень насилия этого процесса. Конечно, старые этнические и идеологические конфликты вспыхнули в нескольких точках бывшего СССР – в Таджикистане, Грузии, Нагорном Карабахе, Северном Кавказе и Приднестровье. Но серьезных конфликтов по линии «Москва-бывшие союзные республики» не произошло, развод был оформлен относительно спокойно, что особенно заметно если сравнивать произошедшее с тем, как происходил распад Югославии в то же время. Распад СССР не сопровождался ничем похожим на то, что происходило во Франции после Второй мировой войны. Можно, конечно, сказать, что война в Чечне – это наш маленький Алжир, но даже если так, то в масштабах России и бывшего СССР – это меньшее из того, что могло произойти. Ведь мест, где могло полыхнуть, было гораздо больше.
Главным же минусом такого распада Советского Союза стала критически низкое качество договоренностей о разводе и расставании с бывшими союзными республиками. Да, вопрос о советском ядерном оружии был решен при активном участии США и Европы, также как раздел Черноморского флота. Но кроме этого оказались нерешенными множество других не менее важных, как показало время, вопросов. От прав русских в Прибалтике и Средней Азии и вопросов о разделе долгов СССР (сначала ведь предполагалось делить долги пропорционально между всеми бывшими республиками Советского Союза) до разрешения спорных вопросов о границе и определения способов разрешения разнообразных международных конфликтов.
Сейчас, из 2016 года, распад СССР смотрится как невероятная авантюра очень торопливых людей, не размышлявших о будущем, а стремившихся решить все вопросы здесь и сейчас. Постсоветский мир был небрежно построен и постоянно рвался там, где тонко. В качестве заплаток в местах ошибок появлялись либо государства-уроды, как Приднестровская республика, ставшая неким аналогом дореволюционной Кубы – этакой карикатурной латиноамериканской страной, где все принадлежит одному и тому же человеку, а необходимость существования этого хаба никому кроме его бенефициаров не очевидна. Либо же в такие заплатки отправлялись российские войска, самим своим присутствием замораживающие (но решающие проблемы) – Таджикистан, Абхазия, Осетия. СНГ чем дальше, тем больше показывал свою полную неэффективность, превратившись в организацию, необходимую для удовлетворения российских пропагандистских амбиций и выбивания странами-участницами дешевых тарифов на российское сырье и товары. Никаким реальным инструментом политического влияния Москвы СНГ стать не смогло.
Но бесконечные танцы над пустотой продолжаться долго не могли и, в конце концов, криво скроенная постсоветская система порвалась в самом тонком и сложном месте – между Россией и Украиной. Присоединение Крыма к России стало лишь вершиной большого комплекса проблем между двумя странами. Причем необходимо заметить, что все эти проблемы для многих были понятны еще в 1990-е годы, когда, собственно, и необходимо было их решать и обсуждать. Ведь проблема с принадлежностью Крыма возникла не в 2014 году, как ни хотели бы себя убедить в обратном многие; она звучала очень громко в начале 1990-х, а украинский вопрос оказался одной из составляющих конфликта между Верховным Советом и Ельциным в 1992-1993 годах.
Победил Ельцин, и проблему задвинули куда-то в дальний чулан, посчитав, что она решена. Желающих обсудить этот вопрос по-настоящему не нашлось – то ли было боязно, то ли неинтересно, может быть дело и вовсе было в каком-нибудь совместном бизнесе. Но с реальными конфликтами так никогда не получается – до тех пор, пока не решишь их по-настоящему.
Возвращение Крыма Россией, война на Донбассе, энергичная программа перевооружения, участие России в конфликте в Сирии – все это, с одной стороны, говорит о желании руководителей России вернуться к работе по старым лекалам внешней советской политики, а, кроме того, попытаться установить новый консенсус относительно степени российского влияния на страны бывшего СССР. В этом отношении, настоящей новой редакцией Алжирской войны для России стала война на Украине, которая, к сожалению, еще очень далека от завершения.
С одной стороны, есть хорошая русская поговорка: «После драки кулаками не машут». С другой стороны, драка уже началась, вне зависимости от чьих бы то ни было желаний и у этой драки когда-то должен быть и конец. Только каким он будет, предсказать невозможно. Можно лишь говорить о том, каким бы он должен быть в идеале.
Любая война должна заканчиваться установлением каких-то новых правил международных отношений. Если эти правила оказываются слишком хлипкими и неустойчивыми, то система с грохотом обрушивается – как это было, например, с Версальской системой.
Система, выстроенная на останках Советского Союза, оказалась такой же неустойчивой и проверки временем не прошла. Это означает, что она должна быть заменена другой – более современной, учитывающей все те вызовы, с которыми столкнулась предыдущая и являющаяся наиболее оптимальной для всех ее участников. Без такой системы, на пространстве бывшего СССР то и дело будут вспыхивать новые конфликты и новые войны.
Ужасно, что до такой простой мысли участники конфликта за два года не дошли, застряв на стадии войны, убийств и обстрелов.
Самое печальное же заключается в том, что с развитием человечества такие конфликты уносят все больше и больше жизней, разрушают больше судеб и приносят с собой много горя и боля. Особенно, если у всех сторон конфликта есть современное вооружение и желание его использовать.
Последние два с половиной года были периодом постоянного взаимного гневного отрицания – яростного, агрессивного несогласия с реальностью: со стороны России, Украины, США, Европейского союза и остальных заинтересованных лиц. Остается надеяться, что этот этап уже пройден и не за горами стадия торга.
