«Мы убьем тебя, если этот фильм увидит свет» — примерно такое письмо получил осенью 1980 года Райнер Вернер Фассбиндер от организации под названием «Общество за сохранение чистоты и невинности Германии». Речь шла о фассбиндеровском opus magna – телесериале «Берлин-Александерплац» по роману Альфреда Дёблина, мрачном произведении о тяжелых и страшных временах в жизни Германии. Фассбиндер не обратил на это внимание, он привык получать угрозы по почте и сериал вышел, и его показ стал шоком для многих жителей ФРГ.
Французско-алжирский писатель Анри Аллег выпустил в 1958 году книгу «Допрос» («La Question»), в которой подробно рассказал о том, как его арестовали и жестоко пытали францзские парашютисты в Алжире. Тема была настолько опасная для французского правительства (которое в 1950-х и 1960-х постоянно прибегало к помощи цензуры, для того чтобы не допустить обсуждения будоражащих общество вопросов), что книгу запретили через 2 недели после начала продаж (было продано около 60 тысяч экземпляров) и изъяли оставшуюся часть тиража. Аллега это не остановило: он издал свою книгу в Швейцарии и уже к концу 1958 года во Франции нелегально продали почти 160 тысяч экземпляров книги.
Правительство ФРГ в 1960-х пыталось прижать к ногтю и заставить замолчать издание Der Spiegel, в авангарде борьбы был министр обороны Франц Штраус, но в итоге правительство потерпело поражение, а Штраус потерял свой пост. Французское правительство в 1950-1960-е годы пачками запрещало фильмы и книги хотя бы отдаленно намекавшие на войну в Алжире, но это не останавливало писателей, журналистов, режиссеров и фотографов – они продолжали заниматься своим делом. Крайне правые активисты поджигали редакции левых изданий, крайне левые подрывали места собраний правых движений, но политическая деятельность на этом не останавливалась.
Пазолини пачками получил угрозы в охваченной политическим терроризмом Италии, а его фильмы запрещались цезурой. А он продолжал снимать. Каждый фильм Феллини добирался до зрителя через череду возмущенных контролирующих органов, через осуждение общественности и Католической церкви. Он продолжал снимать. Джин Келли встречался со своими друзьями-эмигрантами, которые были вынуждены покинуть США из-за маккартизма и не боялся, что это может сказаться на его карьере.
Все это было совсем недавно, но в наши дни не так просто представить чтобы американское правительство запрещало выход фильма из-за симпатий режиссера и сценариста к Берни Сандерсу. Или чтобы немецкое правительство наложило запрет на тираж книги из-за российских корней автора. Ну, или чтобы, какого-нибудь ревностного любителя Мао сегодня вышвыривали из Германии. Конечно, не все так благостно и идеально, как хотелось бы, но в наши дни опасность цензуры для творческих и общественных деятелей в Европе, Латинской Америке и США существенно ниже, чем еще 40-50 лет назад.
Это стало возможным исключительно благодаря тому, что XX век был временем великого низвержения цензуры. Причем, примечательно, что свержение это происходило не в тоталитарных обществах (там, конечно, об окончании цензуры приходилось только мечтать), а в государствах, ставших значительно свободнее после Второй мировой войны. Тонкость заключается в том, что на словах они стали свободными, но декларации и реальная практика свободного общества – это разные вещи. Для того чтобы вести себя свободно необходимо было учиться этому, постигая эту непростую науку каждый день.
Эрнест Ренан писал в конце 19-го века, что «нация – это ежедневный плебисцит». Продолжая его логику, можно отметить, что демократия и свобода – это ежедневная борьба. Демократия – это путешествие во тьме по канату, натянутому над пропастью. Где каждый неверный шаг грозит падением и гибелью всего того, что так долго строилось и сооружалось. Демократия – это постоянный поиск координат, расширение и сужение границ допустимого, позволяющий настраивать общество так, чтобы в нем достигался максимально возможно комфортный уровень для всех его членов. И, конечно, это болезненный процесс, полный тупиков, кривых дорог, обрывов и горного серпантина.
Демократия – это постоянный поиск компромисса и балансов. Не бывает так, чтобы можно было сказать: ну, мы построили демократию и сделали всем хорошо, теперь можно разойтись по домам, пить чай и наслаждаться тишиной. Нет, постоянно возникают новые и новые вопросы, которые необходимо решать, добиваться справедливости и взвешенности.
Такое долгое введение было необходимо для того, чтобы было проще говорить о том, что нам ближе и понятнее. О России.
Любимая фраза конформистов, объясняющих свои поступки – «у меня семья, дети, кредиты, не мог же я всем этим поступиться». Обычно после этих слов всем становится неловко – с одной стороны, понять человека можно, с другой стороны, прикрываться семьей и детьми для того, чтобы оправдать предательство собственных ценностей, а также людей, которые доверяют каким-то лидерам общественного мнения, журналистам или режиссерам – некрасиво и неприятно.
Современная Россия полна конформистами. Более того, конформная точка зрения распространена даже среди оппозиционных публицистов (https://www.facebook.com/aashmelev/posts/1146979205345398), которые готовы публично заявить, что самый правильный поступок в случае протеста – это сразу пойти договариваться с властью, а то «вдруг она рассердится». История конформизма в России имеет давнюю историю, но мне хочется обратить внимание на ключевые поворотные точки.
Россия в конце 1990-х – начале 2000-х годов была как раз такой частично свободной страной, в которой свободы были декларированы, но реальная практика такой жизни еще только находилась в процессе становления. После бурного периода в начале 1990-х годов страна только отчасти обрела какие-то институциональные рамки, какие-то особенности политической системы, но все это было очень сырым, сшитым на скорую руку.
Когда начался первый накат на независимые СМИ в России, оказалось, что журналисты, представлявшие себя самой прогрессивной стратой в обществе, защитниками демократических ценностей и свободы слова, абсолютно лишены хоть какой-то корпоративной идентичности и нацеленности на защиту собственных интересов. Людей, оказавших сопротивление происходящему оказалось ничтожно мало – настолько, что их действительно можно пересчитать по пальцам. Да, после разгона НТВ прошел митинг, а история с добивание остатков команды на ТВ-6 и самом НТВ заняла еще три года. И даже самые упертые противники произошедшего в конце концов сдались и спустя годы вернулись на телевидение и ведут патриотические передачи.
Да, атака на СМИ обставлялось с иезуитской изощренностью – здесь зарождался жанр цензуры, которая притворяется простым решение экономических вопросов, а вовсе не сведением счетов с политическими оппонентами. Но разгадать этот замысел было несложно, да и, в конце концов, самое главное заключается в том, что резистанс НТВ проходил в полном одиночестве. Некоторые скажут, что я идеализирую ситуацию, но я уверен, что если весной 2001 года взбунтовались бы все сотрудники федеральных российских СМИ, объявив забастовку и заставив считаться с собственным мнением, то Россия в 2016 году была бы несколько другой страной. Но остальные журналисты предпочли заняться сведением счетов со своими конкурентами и умыли руки, подхихикивая над незадачливыми коллегами и не понимая, что в этот момент родили свою погибель.
В результате произошла ситуация из классического высказывания о практике репрессий: «когда они пришли за коммунистами, я молчал, я же не коммунист. Когда пришли за социал-демократами, я молчал, я же не социал-демократ».
Начало нулевых было первым настоящим стресс-тестом для российской демократической общественности, существовавшей до того в вольготных и комфортных условиях, когда всеми их оппонентами были маргиналы из газеты «Завтра», нацболы да задавленные коммунисты. Первого же удара общественность не выдержала, рассыпалась, показав собственную слабость и готовность соглашаться с любыми изменениями режима, если в обмен на это можно будет продолжать занимать редакторские кресла.
За 15 лет российские СМИ пережили такую эволюцию, что невозможно сказать, осталось ли в них хоть что-то живое. Честных людей, не согласившихся мараться или изменивших своему конформизму ничтожно мало. А те издания, что выжили, поступившись принципами, отступили так далеко, что стали практически неотличимы от государственных изданий.
Россия в 2016 году – это Германия в которой журнал Der Spiegel перешел в собственность правительства, Фассбиндер снимает трогательные документальные фильмы о ветеранах Вермахта, а члены RAF решили стать оппозиционными одномандатниками в Бундестаге. Это Франция, в которой Годар и Трюффо вдвоем снимают хвалебные оды де Голлю и Марселю Бижару, а Анри Аллег входит в Общественную палату по проблемам Алжирской войны, где говорит, что «не все так однозначно». Это Италия, в которой коммунисты восхищаются католицизмом и требуют, чтобы рабочие не ходили на забастовки.
Когда-то на российском телевидении главным законодателем мод был Леонид Парфенов, создавший целый жанр исторически-развлекательного телевидения и воспитавшего целое поколение молодых журналистов, этаких «мини-Парфёновых». В наши дни, телевидение полно «маленьких Киселевых», причем его стилистику переняли даже некоторые молодые птенцы гнезда Парфёнова. Молодые российские журналисты, желающие сделать успешную карьеру с некоторой неизбежностью обращаются к таким образцам. Этот путь ведет в никуда, свободы не принесет ни тот, ни другой. Единственное, что достойно внимания – это опыт западного интеллектуального сопротивления во второй половине двадцатого века.
Иногда для того, чтобы двигаться вперед, нужно посмотреть назад.
