Странное дело – получив обидное прозвище большой деревни, Москва в XX веке растеряла свою сущность. Место Лихобор, Братеева и Давыдкова заняли панельные микрорайоны. Но культура прошлого, тем более столь недавнего, никогда не исчезает бесследно. Весной 2016 года вместе с оператором Алексеем Лобовым мы задались целью снять документальный фильм о последних московских деревнях, существующих внутри МКАДа. Точнее, выживающих. Где-то осталось четыре дома, где-то двадцать пять. Крепко держится только село Троице-Лыково.
«Так сложилось, что русской цивилизации суждено было расти и развиваться как, по преимуществу, сельской, с умиротворенными пашенными ландшафтами и дремучим лесом вдалеке. К городам она относилась скептически, настороженно. Даже громоздкие мегаполисы при всех приложенных усилиях не смогли вытравить из себя этого первородства, сельской непосредственности и чистоты. Главный тезис фильма – лоскутный характер города. Остатки средневековых пашен и взмывающие ввысь высотки технократического века соседствуют так мило и дружелюбно и, в то же время, холодно и враждебно… В фильме старое и молодое спорят, ссорятся, но соседствуют, существуют совместно, дополняют друг друга. Без преувеличения можно сказать, что эта работа – не столько документально-урбанистическая, художественная, сколько историософская. Автор измеряет пространства города категориями культуры и культурного сознания. Его герои, одушевленные или каменные, — все задаются не простейшими вопросами организации пространства, но проблемами бесконечными: преемственности, парадокса начал в русской культуре», — пишет журналист Василий Зырянов.
Мы разговаривали с местными жителями, вели бытовые заметки, дивились тому, как в современном мегаполисе сочетаются столь разные уклады. Нам попадались 90-летние, 100-летние москвичи, в отношении которых хочется сказать: кореннее не бывает. И все они в один голос твердили: «Мы деревенские».
Перед Олимпиадой-80 бесцельно и напрасно снесли многие населенные пункты. Например, практически полностью уничтожили огромное село Дьяковское, веками сохранявшее свой основной промысел, огородный. История уходила на наших глазах – во время постройки автострады не стало крепкого и ладного домика 86-летней жительницы деревни Матвеевское. «Еще пару лет бы дожить», — говорила она, пытаясь спасти малинник и последние грядки. Своего мужа, которого давно нет на свете, она нашла в соседней деревне Каменная Плотина. История подмосковной любви с давно исчезнувшими населенными пунктами.
Мы не хоронили московские деревни, мы попытались зафиксировать их медленный уход. «Получается, будто вы сняли фильм о тяжелобольном умирающем человеке, но, словно из уважения к нему, вы не хотите демонстрировать буквальную реальность его состояния и ухода, а за счет стилистики и качества съемок, удачной музыки и монтажной круговерти – облекаете рассказ об этом трагическом событии в чудесное ретро-футуристическое головокружение…», — написал нам ученик Марлена Хуциева.
Но почему мы обязательно должны вталкивать себя в пространство тридцатиэтажных муравейников? «Деревня — колыбель любого города, и наши ясли еще разбросаны по четырнадцатимиллионной Москве. И если человек вырос из колыбели, это не значит, что ему никогда не хочется свернуться клубком на траве и вдыхать запах родной земли. Павел же показал нам, что еще есть как минимум шесть мест на карте столицы, где мы еще можем почувствовать себя детьми, еще может вернуться “на лето к бабушке”», — отмечает политолог Сергей Шклюдов.
И действительно, деревенское («коренное», «укоренившееся») в Москве еще встречается на каждом шагу. В названиях улиц, церквей, исторических районов. Нужно только читать эту историческую азбуку. И беречь, беречь, беречь. Ревностное отношение к наследию – признак человека европейского. Ле Корбюзье вообще считал, что всю Москву, кроме пары ансамблей, нужно снести ко всем чертям. Слава Богу, мы не живем в 1930-е годы, но свои маленькие «корбюзье» у нас встречаются практически на каждом шагу. Они не понимают простых вещей. Наследие – это выгодно. Наследие – это престижно. Наследие – это понятно миру. Страна, в которой были построены тысячи великолепных усадеб, будет великой всегда.
