Русский страх перед «чеченским следом», «агрессией со стороны Северного Кавказа» не затихает двадцать лет. Но чеченцы не хотят свободы от России, они сами хотят перестать бояться.
Новая богатая, отстроенная, Чечня расположена только вдоль федеральной трассы, если свернуть с нее, то все будет по-старому: страх, боевики. Автостопом по республике, куда не советуют соваться.
Свои среди своих
Рамадан, на местном «месяц Уруза», превращает столицу Чечни в ночной город. В третьем часу ночи в окнах многоэтажек в центре Грозного горит свет.
Я смотрю ночное свето-представление на башнях «Грозного Сити» с анимацией портрета Ахмата Кадырова и бегущей строкой «Мы любим пророка Мухаммеда» под звуки призыва к намазу, заполняющие центр города с минаретов главной мечети. Через час дорогу перед «Сердцем Чечни» перегораживают. С двух сторон стоят ППС-ники и пропускают поворачивающие туда машины, кого-то узнавая в лицо или по номерам, а других, взглянув на «красные корочки». Одна за одной проезжают за заграждение черные «тайоты камри» (статусные автомобили приближенных Рамзана Кадырова). Еще одна машина ППС стоит по середине дороги. Все, прошедшие досмотр, паркуются на площади перед зданием Совета республики. Мужчины выходят из машин и собираются в толпу. Чуть больше полусотни молодых мужчин и с десяток стариков в инвалидных колясках в сопровождении мальчиков лет двенадцати. Кроме них на центральной площади никого нет, на квартал вокруг – тоже.
— Я не знаю, что это, — говорит Тимур, работавший до прошлого года в силовых органах республики, — Эти люди близки к власти, и если им надо встретиться и поговорить, то они могут перекрыть дорогу. Мне стыдно за это, — нигде в России такого нет.
— Правда, что они людей похищают и убивают?
— Когда люди идут к власти, то для них тут нет никаких преград. Подумаешь, несколько десятков человек когда-то увезли в багажнике кадыровцы. Сейчас, кстати, они от таких методов отказались. Кадыров такое запрещает.
В Грозном идет стройка. Громадная – нового небоскреба «Ахмат Тауэр», который, станет вторым по высоте в России, и небольшая – восстановление домов после не так давно отгремевшей войны. По слухам, рабочим, восстанавливающим и отстраивающим город десять лет назад, до сих пор не выплатили зарплату. Московские деньги осели в карманах раньше, чем строительство было окончено. Компенсации от правительства тоже изрядно пополнили карманы грозненских власть имущих. Торговаться было уместно.
— Большая компенсация была?
— Компенсация? 250 тысяч, — вздыхает Махмед. Свой дом в пятидесяти километрах от Грозного его семья закончила отстраивать в прошлом году. Восстановлением это назвать нельзя, — при последнем штурме жилье было снесено до фундамента.
-И они не выдают деньги целиком?
— Да, забирают. Даже больше половины — 150 тысяч. Если вовремя отдали. А так тянут годами. Вот мой сосед пришел в сельсовет, договорился 50 на 50, а потом ему говорят давай 60 на 40. Он обиделся, говорит ничего не нужно. И ему до сих пор не выплатили.
В полдень на площади перед «Сердцем Чечни» женщины ухаживают за высокими розами. Лица садовниц замотаны серыми тряпками. На розы, на них и на каждого чеченца с трех сторон смотрят Владимир Путин, Ахмат и Рамзан Кадыровы.
От сада перед мечетью до площади Минутка, по проспекту Путина зелень пропадает, но вырастают заборы, скрывающие целые кварталы. К Аслану в машину я подсела за площадью, почти на окраине Грозного. Молодой следователь на юриста учился в Москве и вернулся домой в начале нулевых.
— Я в 1998 году уехал туда. На первом курсе курсовая работа была, так пришли меня послушать те, кто никогда на занятия не приходил. Я про символы Чеченской Республики работу писал: герб, флаг там. Всем интересно было — там война идет, а я рассказываю. А на втором курсе про федеративное устройство России писал, в частности про Чеченскую республику и ее устройство. Тоже все слушали. Хорошо ко мне все относились преподаватели особенно, — он делает музыку тише и закрывает окна, чтобы было лучше слышно, — Я Чечню без России не представляю. Никакой независимости вне России быть не может. С Россией мы все равно связаны. Это огромное сильное государство, — говорит он, выделяя эпитеты, — Я горд, когда понимаю это. Я видел эту «независимость»… Я не хочу не зависеть от своей мамы (я не про материальную сторону), пусть у меня есть своя семья и дети. Что мне теперь, с мамой не быть? Это мое мнение.
— И многие с ним согласны? С твоим мнением?
— Такие как я, которые утром идут на работу, а вечером приходят к семье, они именно так думают. А те, кому нечего терять, они идут в боевики, в ИГИЛ (запрещенная в РФ террористическая организация), еще сказал бы я куда.
Кажется, что кругом только силовики. Каждый третий мужчина, с которым я говорю в Чечне на постах показывает красные корочки. «Так я могу быть уверен, что закон на моей стороне», — обмолвился как-то очередной ведомственный чеченец. Сегодня сила в Чечне не в деньгах. Есть люди, а есть «они». Те, из-за которых с улицы разговаривать уводят в дом, из-за которых таят свое маленькое дело, те, из-за которых лучше не ссориться с соседями.
— Ну послезавтра встретишься поговоришь с человеком. Я договорился, -говорит, сидящий позади в междугороднем автобусе сержант полиции.
-Хорошо. Если есть такая возможность, её надо брать, — отвечает молодой парень, — А что там? Контракт подписывать?
— Ну как везде, первый на три года, потом на пять, а дальше вроде на десять. Не помню. Через пять лет, если хорошо все будет, сможешь в «кадыровцы» перевестись, чёрный берет дадут. По деньгам не обидят, — заверяет сержант.
На выезде из Грозного перед площадью Минутка крупные буквы: «Он ушел непобежденный». Значит война еще идет.
Чужие на родине
С федеральной автодороги «Кавказ» через пятьдесят километров от Грозного поворот на село Самашки. С асфальта на грунтовку раздолбанная приора перескакивает на скорости под сотню.
По данным последней переписи (2014 год) в Самашках живет больше одиннадцати тысяч человек. Селу досталось трижды. Первый штурм в 1995-ом – одно из самых обсуждаемых событий той войны. Спорили все: правозащитники, чеченцы, федералы. Разрушенное и сожжённое село отстроено заново. В отличии от русской глубинки в Самашках многие дома похожи на маленькие дворцы. Только забор мешает любопытным рассматривать их, да таких тут уже и нет.
Возраст «Студента» трудно определить, но на вид хочется сказать, что за пятьдесят. Родственники зовут его так потому, что он десять лет проучился в Лесотехническом институте, а по профессии ни дня не проработал. Показывая дом семьи, он вспоминает, куда, когда и каким снарядом прилетело, пока «ребята» (федералы) и «колхозники» (боевики) пытались сровнять село с землей.
-Вот здесь школа, так она во время войны была пополам разбита снарядами. Вот ее отстроили, восстановили, но туалет на улице! Я не говорю, что я самый умный, но как детям зимой бегать? Меня в подвале мама прятала. Нашли бы, сожгли бы нас всех заживо. Входят войска ваши в деревню, говорят: «О, как вас много! Надо разделить». Это значит – все, половину надо расстрелять. К забору поставили: детей, женщин, мужчин. Моя мама говорит: «Ребята вы же все свои! Наши сыновья они тоже служили.» А ей автоматом по голове, прикладом. С той стороны огонь шел, и с этой стороны от колхозников этих – огонь. Никаких разговоров – все дома поджигали. И вот так сидят, курят, и, если дом начнешь тушить, – убивают. Вот пока они все село не дожгут, они сидят. А когда уходят, мы вылезаем, тушим. На моей улице два дома не сгорело, у которых перекрытия были бетонные.
— Федералы не предлагали мирным выходить?
— Да хоть атомная бомба у меня есть, если я двадцатку солдатику даю, то он меня выпускает. Полтинник даю, так еще и обнимает. Если деньги есть, я могу оружие вынести и занести. А если нет, то не сделать ничего. Вот такая война была грязная. Всем досталось. В Ингушетии, когда беженцами мы были, видели, как ингуши спаивали малолеток этих (срочников-федералов) паленой водкой. Женщина, которая приютила нас там, рассказывала, как они напиваются, ставят растяжки вокруг себя, чтобы ночью не пришли боевики, а потом с бодуна нарываются на мины. Вот висит он на заборе восемнадцатилетний мальчик без двух ног и кричит: «Мама, сними меня отсюда».
В доме у «студента» больная старуха мать, взрослая сестра, уже тридцать лет живущая в Москве, и брат с большой семьей. Только на второй штурм они оставили своих коров и в качестве беженцев перебрались в Ингушетию.
— Ну я всю жизнь скотиной занимался. А кто в село возвращался, того мертвым находили. Я домой пошел, и чтоб меня одного убить они оттуда снарядом танковым! Не пожалели. Мама говорит, если б я тебя нашла мертвым, я б тебе в лицо плюнула – коров на привязи оставил. Несчастных коров освободил, они мне телят родили! Такая грязная война. Кому она нужна? Они продали за эту войну! Чиновники, Масхадов… Я просто так не боюсь это говорить, но сейчас даже если ляпнешь что-нибудь, тут же придут амбалы такие, под руки возьмут — даже земли не почувствуешь. Заберут, и ты пропадешь!
— Кадыровцы?
— Да. Просто будет смерть, если я с кем-нибудь поссорюсь здесь. Они даже, клянусь вам, говорят, в клетку закидывают. Там, если ты такой смелый, ты такой дерзкий, сражайся с каким-нибудь медведем. Это действительно так, на Коране клянусь. Они заработать ничего не дают людям. Больше половины забирали даже с компенсации. Вот у Рамзана отец был мужчина – он говорил: «Это крохи! Дайте им эти деньги!». Я не воевал знаешь почему? Потому что в мозгу не сдвинуло. Это была авантюристическая война. Вот я если хочу обогатиться, то я воюю и ворую. У одного боевика, который воевал, клянусь вам, нашли царские бриллианты в семь карат! Вот так они все живые остались. А нас сжигали!
— А куда эти боевики ушли?
— Боевики? Кто-то забыл войну, кто-то нажился на войне. Мы последние в селе поменяли ворота. Вот у моего соседа пятьдесят лет бедные все были. Мать его траву собирала с едой смешивала — есть нечего было. Сейчас увидишь его дом! У него этих домов штук шесть! Я ведь так-то не знаю, кто он, но к власти приближенный. Вот такие и живут, а простые – выживают. Хорошо, с одной стороны, когда на улице богатый дом. Но чтоб дом такой построить сколько денег надо для простого человека, у которого пенсия восемь тысяч? А у него вторая жена была связана с «компенсацией». И вот каждый дуркует по-своему, кому какая высота, какие ворота.
Провожая меня до дороги, «студент» признается, что больше всего боится за мать своего ребенка, которая из-под полы продает пирожки на окраине Грозного. Об этом «маленьком бизнесе» кадыровцы еще не знают.
Уроки толерантности
Грязный бассейн Сунжи заполняется водой от первого в месяц Урузы ливня. Он грозится затопить заново отстроенный город Гудермес, поднимет воду в Аргуне. В серой стене дождя разглядеть можно будет только слишком большие мечети и новые дома из красного кирпича. Полчаса под ливнем ловлю машину, самое долгое ожидание за эти дни автостопа.
— На дороге этой в дождь такой никто не подберет – хоть час стой. Видишь, как отстроили город! Да о таком городе мечтать можно! – воодушевленно рассказывает Ислам про родной Гудермес. Я усмехаюсь: на дороге по щиколотку воды, в центре города машины припаркованы хаотично, а мы стоим в пробке.
— Вот у нас, много было русских-чеченцев. И все нормально было, какая разница, да? Что он чеченский русский, что русский чеченец, все мы одни. И вот они (чеченцы) отделяются. Говорят, что русские плохие. А чем они плохие? Всю жизнь рядом с ними прожил — такие же они. Ну на них давили, они уезжали. А тут кто- то остался русский, я того защищал. Никому не важно, кто ты. Если ты нормальный человек, то и к тебе нормально все относиться будут.
В республике есть и другая новая дорога – Грозный –Шатой — Итум-Кале, в селах по пути к горам говорят только по-чеченски. В горах Шатоя до сих пор идет контртеррористическая операция. По словам местных, боевики осели там лет пять назад.
Прямо в Аргунском ущелье за мной увязался теленок. Бредет, мычит, гонит к дороге. Меня тормозит машина, парни в новом камуфляже без знаков различия представляются уголовным розыском и проверяют документы. У одного в руках пистолет Макарова, у второго укороченный автомат.
— Бычок сторожевой, на службе вот у нас. Пост у него тут, — смеется тот, что помоложе, — Давай до развилки подкинем?
Сажусь в машину и разглядываю наваленное на заднее сидение оружие. Парни комментируют: АКС74У, ПМ, ПП 2000 и АКС в количестве двух штук.
— Откуда добра столько? Патрулю выдают?
— Да тут половина – халява.
— А боевики тут есть еще?
— Не было бы, так и КТО (режим контртеррористической операции) бы не ввели. В 2010 году много было в горах. В селах прекратили контртеррористическую операцию уже в прошлом году, а леса патрулируем.
С развилки уезжаю на первой же машине. По дороге на Моздок пересаживаюсь еще в десяток черных «приор», пока не добираюсь почти до границы республики. На трассе стоит пожилая женщина с буханкой белого хлеба в руках. Осетинка Нила с ожесточением кричит на проезжающие мимо нас автомобили:
— Курва! Ни один чеченец не остановится! Во пятнадцатый регион черный проехал – сразу видно!
Пока мы идем вдоль трассы, Нила торопливо ест хлеб и перевязывает платок.
— Совсем они (чеченцы) мне не нравятся. Ты вот приехала сюда, хиджаб их носишь! Я сама православная, но настоятель велит в Чечню без платка не ездить. Хочу в Россию уехать из Осетии к русским. Ты первый раз в Чечне? Не приезжай никогда сюда больше! Никогда не приезжай!
На тормозящую машину Нила радостно восклицает:
— Сразу видно – русские! Номера вон московские, так сразу остановились.
Садясь в салон и видя двух чеченцев, женщина осторожно крестится и шепотом предлагает мне заночевать у нее в Моздоке до которого осталось всего 30 километров и не ехать дальше. Беспокойная Нила позвонила мне в эту ночь еще двадцать раз.
Новая борьба
Таксист Махмуд и его попутчик Тамерлан из Грозного ехали в столицу. Когда совсем стемнело, они подобрали меня почти на самой границе республики.
— Знаешь, что сегодня произошло? Мне все планы сорвали! Мы должны были ехать с утра. Позвонил парень, киргиз, попросил взять девушку. Она без денег, а в Москве он её встретит, заплатит, — зло и очень торопливо объясняет Махмуд, — Ну заехал за Тамерланом. Он следователь, вот раскусил ее.
— Я смотрю, молодая какая-то. Попросил сначала номер телефона брата или отца, чтобы сказать ему, когда довезем. Она упирается. Потом паспорт попросил, а его нет. Ну мы начали расспрашивать, куда она едет, знают ли родители. Тут стали появляться несостыковки. Мы в Грозный вернулись, в ОВД ее отвезли. Оказалось, что она стоит на учете, родители забрали у нее паспорт за страсть к ИГИЛ. Она до этого туда уехать хотела. «Киргиз» этот, вербует наших девушек и с Москвы прямым рейсом в Сирию. Вот мы едем в Москву, встретиться с ним. Пусть кадыровцы разберутся, — объясняет Тамерлан, показывая ППС на выезде из республики свои красные корочки.
— Ну, а ты автостопом приехала? — удивляется Тамерлан, — Как тебе республика, люди?
Смущаюсь, объясняя, что в той, большой России, на чеченцев смотрят, как на врагов. Либералы вспоминают убийство Немцова, а остальные войну и теракты. Следователь понимающе оправдывается:
-Вы не думайте, что чеченцы какие-то злые. Есть хорошие, есть плохие. Но все-таки чеченцы, народ воинственный. Вот как у русских, говорят: «Кто к нам с мечем придёт, тот от меча и погибнет». Так и у нас.
— В семье не без урода,- с грустью говорит Махмуд, — Вот что мне в чеченах не нравится — они все продажные. Ты ему денег дай, и он все сделает. Ни одна другая нация так себя не ведёт. Все любят деньги, но наши-слишком сильно. Вот у нас, отстроили все. Да только там, где Рамзан ездит. Мечети красивые поставили, дороги, небоскребы… А народ? В России бедности больше чем в других государствах.
— Ладно, пускай, пускай отстроили те города, по которым ездит Рамзан Кадыров, пускай эти города, по своему расположению по федеральной трассе, где он проезжает. Но, сам факт того что, пятнадцать лет назад здесь ничего не было, а теперь оно есть!
-Да кому оно нужно? — возмущается Махмуд, закидывая в рот насвай (наркотическое вещество), — Я голодный сижу, я не могу себе позволить пойти взять буханку хлеба, литр молока и колбасу. Зачем мне этот город нужен? Зачем мне эта дорога нужна?
— Правда в том, что ты хоть и живешь, так как жил пятнадцать лет назад, но зато, сотни, тысячи, десятки тысяч стали жить лучше. Теперь у тебя есть возможность спокойно поехать, куда хочешь, по этой стране, у тебя дома в родной Республике появилось несколько красивых городов, туристы приезжают. Пусть ты живешь так же, но плюс у тебя есть ещё и это, -настаивает Тамерлан. В голосе его слышна гордость.
Махмуд притормаживая около придорожного кафе, тихо рассказывает:
— В 2003 году после армии я устроился на работу в ГРУ. Пять лет проработал. И в Ливане я был, и в Дагестане. В южной Осетии, получил ранение, уволили. Я как ветеран боевых действий получаю пенсию, но маленькую. Кавалер ордена мужества. Если я был бы москвичом, то за орден, я получал бы 67 тысяч. Но я же гражданин России, правильно? Почему я не имею права, у себя, на территории Чеченской Республики, получить те же самые деньги, что имеет москвич?
— Через суд сделаешь. Подай заявление в суд, — вздыхает Тамерлан.
— Если ты на территории Чечни утром в суд подашь, то вечером тебя уже найдут холодным. Покажи мне хоть одного человека, который здесь выиграл суд?
-Есть люди которые бояться подавать заявление в суд, но это неправильно.
— Я сейчас, стою в очереди на получение жилья в Ростове или Москве. Если я завтра утром 600 тысяч отдам, я могу выбрать любой город на территории России, и к вечеру мне найдут жилье. Если нет, то я должен ещё стоять. И поэтому я в суд такой, никогда в жизни не пойду.
Спор прерывает телефонный звонок. Махмут включает громкую связь, чтобы мы слышали его разговор с «Киргизом»:
— Привет, брат! Это я, по поводу девушки.
— Я за рулём.
— Едете? А она с вами едет?
-Ты где? В Москве?
-Да, да.
-Она не поехала.
-Не поехала? А что случилось там?
-Я тебе сейчас по телефону не могу сказать. Давай в Москве встретимся, поговорим. Сможешь со мной встретиться?
-Да, да, конечно.
-Все завтра с тобой встретимся. Давай.
После разговора Махмуд и Тамерлан долго ругаются на «Киргиза» и ИГИЛ. Но что эти двое могут еще сделать в новой войне против радикального ислама, когда чеченские девушки оставляют семью ради «секс джихада», а дагестанские парни слушают ваххабитские проповеди в Махачкалинской мечети «Ан-Надырийя»?
В три часа ночи в городе Кропоткине в Краснодарском крае ночная жизнь кипит вокруг автовокзала. Билетов нет ни на один ночной рейс в Краснодар, спящая в кассе девушка недовольна внезапным потоком ночных пассажиров. Голосуя, я иду по федеральной трассе больше часа. Водители машин с наклейками «Я русский!» не останавливаются. Мы же с ними «братья».
