Эпидемия всеобщей форскверизации бушевала в Москве в 2011-2013 годах, а потом тихо сошла на нет. В самый ее разгар мы в круглосуточном режиме могли следить, кто из знакомых по фейсбуку садится в самолет, кто неуверенно покидает бар «Под мухой», чья компания штурмует концерт «Земфиры». Порой знание достигало абсолюта – мы понимали, кто из приятелей занимается французским, кто часами сидит в библиотеке, а кто пока еще не приобрел своего постоянного уголка и живет в общежитии.
Эпоха «Форсквера» ушла. Но идея, что мы способны поставить себе временный памятник в пространстве, отнюдь не нова. Люди всегда были честолюбивы и тщеславны. Вот приезжает Екатерина Вторая в подмосковное имение. После ее визита непременно поставят столб, что здесь такого-то числа была высочайшая особа, смотрела на уточек в пруду и «откушала» на природе. Хотя, если честно, сама императрица могла уделить забытой всеми усадьбе пару часов. Зато потомки вздыхали и понимали: не зря живем.
Потом началась эпопея с мемориальными досками. Некоторые московские дома (в Романовом переулке, «дом на Набережной», здание МХАТа в Глинищевском) увешаны ими сплошняком. Артисты, наркомы, балерины, «выдающиеся партийные деятели». Идея о том, что мемориальная доска является своеобразным казенным «чекином», пришла мне в голову пару лет назад. Москвичи тогда еще не растеряли моды чекиниться в автозаках и ОВД, на больших митингах.
Правда, государственный «чекин» обычно сух и неинформативен — он сообщает, что здесь в конкретные годы «жил и работал», иногда просто «жил», иногда просто «работал». Какие настойки этот Некто употреблял? читал ли книжки в самиздате и тамиздате? Любил ли Вертинского? Котировал пельмени или докторскую колбасу? Увы, остается загадкой.
Но, продолжая монотонно перелистывать списки советских мемориальных досок, я обнаружил несколько брешей в стене государственной официальной памяти. Обнаружилось, что трижды покрытый краской-серебрянкой Ленин «бывал в гостях» (два раза), посещал «новогодние вечера» (два раза), «митинги-концерты» (один раз), ездил в Боткинскую, где ему в 1922 году извлекли пулю подлых наймитов контрреволюции.
Оказалось, что жизнь Ленина в Москве можно довольно точно восстановить по памятным знакам, а из-за монструозной фигуры вождя мирового пролетариата иногда выглядывает живой человек. Сразу оговорюсь, что по московским мемориальным доскам можно с некоторыми оговорками восстановить массовые «чекины» лишь парочки людей – Ленина и отчасти Пушкина. Но и Пушкин здесь предстает героем фильм «Бакенбарды», который только и делает, что беседует с Адамом Мицкевичем, читает «Бориса Годунова» избранным товарищам, встречается с декабристами. И больше ни-ни.
Получается, что за пределами государственной памяти в Москве все обстоит очень и очень плохо. Человек, впервые увидевший табличку в честь Андрея Платонова, не узнает, что испытывал автор «Котлована» в здании на Тверском бульваре.
Есть три маленьких исключения на всю Россию. В Ярославле висит табличка «На этом месте 24 июня 1794 года ничего не произошло». В Москве в районе переулков Дмитровки найдем странный доску, посвященную Сальвадору Дали, который «никогда не бывал ни в этой стране, ни в этом городе». Табличка на испанском, без перевода, поэтому на нее никто не обращает внимания.
А еще одна табличка висит в Рязани, и ее текст настолько прекрасен, что я бы помещал его на все обложки учебников Отечественной истории XX века: «Сюда, в Рязанскую губернскую чрезвычайную комиссию, летом 1918 г. обращался великий русский поэт Сергей Александрович Есенин с ходатайством об освобождении односельчан, задержанных сотрудниками ЧК». Историческая память – штука сложная. Но работать с ней нужно, иначе совсем запутаемся. И вот тогда «красными» и «белыми» все не ограничится.
