Итоги голосования по журналисту года давно подведены, новый год вот-вот наступит, а я так и не написал свое эссе о победителе (у нас такие правила, что о журналисте года я пишу специальное эссе).
Почему не написал — да понятно. О Каныгине писать неинтересно. Интересно писать, когда есть интрига и конфликт, а тут ничего такого нет, Каныгин хороший, и для нашего эссе это скорее минус.
Второй минус состоит в том, что Каныгин — бесспорный журналист года, то есть нет такого, что ты скажешь «Каныгин», а тебе тысяча голосов в ответ — да какой Каныгин, что ты несешь. В этом году кого ни спросишь, все говорят, что он журналист года. Вон «Медуза» тоже Каныгина назвала журналистом года безо всякого голосования. Наше голосование в отличие от прошлогоднего прошло тихо и без скандалов, не было напряженной борьбы, и с какого-то момента стало ясно, что лидерство Каныгина никто не оспаривает.
Стоит, кстати, вспомнить, что в прошлом году именно Каныгин был тем журналистом, которого мы, составляя лонг-лист, случайно забыли в него включить. Если в следующем году журналистом года станет кто-то из забытых нами в этом, можно будет говорить о тенденции и о том, что это такая примета — кого мы забыли, тот и победил.
Но вообще есть ощущение, что забыв Каныгина в прошлом году, мы теперь суммировали его заслуги за эти два года — это несложно, потому что Каныгин-2014 и Каныгин-2015 — это один и тот же Каныгин, донбасский военный корреспондент «Новой газеты».
Когда я стану президентом России, я в числе первых своих указов ликвидирую федеральное государственное учреждение «Редакция ‘Российской газеты’», а все ее имущество и инфраструктуру передам безо всяких условий «Новой» — вот именно этой, с Муратовым, со странными сливами про сбитый самолет, со сложной репутацией и всем прочим. Наверное, я посвящу этому своему решению специальное обращение к нации, в котором скажу, что еще три-четыре года назад мне бы и в голову не пришла такая идея, а теперь она мне кажется бесспорной и очевидной. Национальная бумажная газета — важнейший общественный институт, а кроме «Новой» таких институтов у России не осталось.
Я прекрасно помню «Новую» в девяностые, отколовшуюся от «Комсомольской правды» бестолковую интеллигентскую, одну из многих, газету с какими-то рейтингами скандалов, многостраничной политологией какого-то (не знаю, кто это) Владимира Лепехина и приложением «Латинский квартал» под редакцией известного многим в нулевые по ЖЖ и газете «Реакция» «Степы» Степанова. Я помню, как после выборов 96 года с «Новой» что-то произошло, она стала еще более интеллигентской, но менее бестолковой — с колонками Минкина, литературными мемуарами Станислава Рассадина и музыкальной рубрикой Олега Пшеничного. Тогда она становилась партийной газетой — Муратов вступил в «Яблоко», это, как тогда казалось, влияло на всю интонацию газеты, а переломным эпизодом была вторая чеченская война — «Новая» оказалась единственной из газет девяностых, которая ко второй войне отнеслась точно так же, как к первой, но, в отличие от девяносто четвертого года, в девяносто девятом такое отношение к войне казалось, скажем так, неоправданным — да прямо скажем, общество не возражало, чтобы всю Чечню разбомбить к чертовой матери, и антивоенная позиция «Новой» ставила ее в какой-то вполне одиозный по тем временам ряд где-то между Сергеем Ковалевым и сайтом «Кавказ-центр», который в России тогда еще не блокировали.
Понятно, что никаким «Кавказ-центром» она на самом деле не была, она просто оставалась такой же интеллигентской газетой, как раньше, просто время пришло новое, пелевинское, и такая пресса такому времени не подходила. Я помню, как это отношение к «Новой» постепенно-постепенно расползалось по московским редакциям начала нулевых — ну да, вот такие они блаженные, но ведь безобидные, то есть над ними можно посмеиваться, но лучше просто не замечать — вот, наверное, буквально так же, как в девяностые принято было не замечать «Правду», «Завтра» и «Советскую Россию» — пишут там чего-то, читают их какие-то отморозки, не наше дело.
О покупке «Новой» Лебедевым я спрашивал и Муратова, и самого Лебедева, они отвечали что-то расплывчатое, но я им скорее не верю, а думаю, что это был именно такой политический жест, инициированный кем-то в Кремле, может, и самим Путиным, и целью этого жеста было — на их языке «сохранить», а на самом деле законсервировать эту газету, ставшую к середине нулевых понятным символом, символом для кого-то демшизы, а для кого-то (в том числе на Западе) свободы слова. У них убивали журналистов, именами убитых они называли отделы, со стороны это выглядело и пронзительно, и пошло, но вот да, такая газета-мемориал, памятник самой себе. То свое нашумевшее интервью, когда он сказал про «никому не лизали», Медведев давал именно газете-мемориалу, учреждению, стоявшему где-то в стороне от того мира, в котором жили «Коммерсантъ», «Ведомости» и «Комсомольская правда». Это был, кажется, 2009 год.
И вот я, честно сказать, не отследил, в какой именно момент оказалось, что в мемориале жизни больше, чем в обыкновенных газетах. Возможно, как и в большинстве таких случаев, никакой конкретной точки перехода не было (но если ее прямо надо найти, то пускай ею будет приход в «Новую» Быкова — он, поэт, такие вещи чувствует очень тонко, и в 2003 году ему, конечно, не пришло бы в голову становиться обозревателем «Новой»), просто та жизнь, которую мы считали реальной, тихо скатывалась в сраное говно, и интеллигентское существование «Новой» вне этой жизни в какой-то момент стало ее исключительным преимуществом. Донецкую войну «Новая» встретила уже именно в этом состоянии — бывший мемориал, в который вернулась жизнь.
Каныгин был там давно, я помню, как он еще в ЖЖ троллил Кононенко, зачем-то заявляя, что его фамилия не Каныгин, а Конаген (имелось в виду, что он ненавидит все русское), но именами первого ряда в довоенной «Новой» были все же другие люди — та же Елена Костюченко, или Елена Милашина, Каныгин шел после них. Всерьез состоялся он именно на этой войне, и вот важно понять, как именно он состоялся.
Я это где-то уже писал и как раз применительно к Донбассу, но повторю — в свое время я пережил череду удивительных открытий, когда оказывалось, что среди знакомых журналистов за сорок буквально каждый в 94 году несколько раз бывал в начинавшей воевать Чечне — брал интервью у Дудаева, попадал под обстрелы на площади Минутка, видел пленных федералов и все такое прочее. То есть смотришь на человека — божий одуванчик, пишет о каких-то сугубо мирных вещах и вообще крайне тих и чужд любых острых тем. А потом говорит — помню первую бомбежку Грозного. Как, откуда? Только после Донбасса я смог это понять — просто до какого-то момента Грозный до войны и в первые недели войны воспринимался именно как обычное место журналистской работы. У тебя командировка — не на войну, а просто в нестабильный регион, типа как Татарстан, только с горами, — ты летишь туда на два дня, берешь интервью у Дудаева, возвращаешься и как ни в чем не бывало идешь на пресс-конференцию Жириновского. И только через месяц, после новогоднего штурма, ты понимаешь, куда ездил, и больше ни сам не захочешь, ни редактор тебя не пошлет, и через два месяца от вашего большого пула, встретившего войну в «бывшем здании рескома», останется буквально три с половиной человека — Политковская, Масюк, Бабицкий и еще Невзоров, который отдельно от первых троих ездит на специальном танке, потому что депутат.
В предвоенном Донецке тоже были все, а когда стало ясно, что происходит, осталось тоже какое-то совсем малое количество журналистов. Двадцать лет назад я это не застал, а тут прямо самое интересное было угадывать, кто из твоих совершенно мирных знакомых превратится в военкора, а кто нет. Из моих открытий выделю Илью Васюнина, Илью Барабанова и как раз Каныгина — они не были военными журналистами до 2014 года, они стали военными журналистами в 2014 году (а, скажем, Азар не стал, хотя можно было ожидать).
И вот тоже важный момент — все ведь взрослые люди, у всех есть своя картина мира, и уж ситуация типа «Россия напала на маленькую свободолюбивую страну» не Бог весть какая сложная, мы ведь все примерно одинаково воспитаны, и все заранее про себя знаем, кто имперец и агрессор, а кто Лариса Богораз с плакатом «За нашу и вашу свободу» — только новые географические названия вписывай и имена. И здесь, конечно, сразу же понятным образом распределились симпатии — Коц и Стешин за Новороссию, а, допустим, Аркадий Бабченко за Украину, все вполне ожидаемо, и среди москвичей, конечно, нашлись люди, которые и об СБУ говорят «наши», и о Бородае —«террорист», и, даже сами оказавшись в плену у каких-нибудь совсем людоедов из добровольческих батальонов, не держат на них зла и могут войти в их положение — люди же против агрессора воюют, поэтому правильно они мне мешок на голову надели, как же иначе.
В этой схеме военный корреспондент «Новой» — не менее понятный человек, чем корреспондент «Комсомолки». Ты по определению весь из этих ценностей состоишь, у тебя плакат «За нашу и вашу свободу» под рубашкой вытатуирован, сейчас ты вылезешь из окопа и напишешь что-нибудь о героических украинцах — я не готов приписывать себе такой взгляд на Каныгина, но знаю и понимаю людей, которые до сих пор на него именно такими глазами смотрят. А это неправильный взгляд, потому что «Новая» — она давно совсем не то, чем могла казаться пятнадцать лет назад, она не притворялась интеллигентской газетой, она реально была и остается ею, и она всегда будет на стороне тех, кого убивают, а на стороне тех, кто проводит «АТО», она не будет никогда.
И это было самое захватывающее именно в истории Каныгина, который был как компас, успокаивающийся после того, как его долго трясли в магнитном поле — от прошлогодних перебранок с Бородаем до нынешней, уже вошедшей в историю, эпопеи Александрова и Ерофеева, у которых, брошенных Россией и используемых Украиной, оказался только один настоящий защитник — собственно, Каныгин, одинаково честно ведущий себя и с запуганными их родителями в российском тылу, и с украинскими чекистами в Киеве, не желающий подыгрывать ни тем, ни другим.
Когда они все сфотографировались с Бородаем, я писал по этому поводу: «Российские военные журналисты – их и вообще немного, а если вычесть тех, кто на этой войне соучаствует в боевых действиях в роли как минимум информационных спонсоров пророссийской стороны, то, пожалуй, только и останется тот неполный десяток молодых людей, которые сфотографированы с Бородаем у бара «Редакция». Каныгин, Авдеев, Барабанов, Васюнин – эти герои. Рискуя собственными жизнями, они на протяжении последнего года делали правду о донецкой войне доступной нам, русскому обществу. Мы их, кстати, об этом не просили, мы бы не обиделись на них, если бы они перестали туда ездить, как перестали ездить в Донецк украинские журналисты (фотографию Каныгина с синяками они расшаривают в социальных сетях и пишут: теперь-то вы понимаете, почему мы туда не ездим?). В течение этого года не было ни одного случая, позволяющего упрекнуть этих людей в предвзятости, пропаганде и прочем, что портило бы репутацию журналиста. Героям позволено чуть больше, чем обычным людям. Если они считают допустимым сфотографироваться с Бородаем, осуждать их за это могут только другие герои, или даже нет, другие герои тоже не могут, только Бог».
Этот год сделал Павла Каныгина лидером той группы, которую может судить только Бог. Редакция «Кашина» рада, что именно этот человек стал журналистом 2015 года по версии наших читателей. Когда война придет в Москву, мы знаем, кто напишет о ней всю правду, и пусть в него не попадет ни одна пуля, пусть никто не возьмет его в плен и не причинит ему вреда, пусть он доживет до старости и напишет самые увлекательные мемуары.
Храни его Господь.
…
Смотрите также на «Кашине» — Выборы журналиста 2015 года
