Мы в город изумрудный идем дорогой трудной

На прошлой неделе на радио «Эхо Москвы» состоялся примечательный и важный спор между главным редактором нашего скромного сайта Олегом Кашиным и политиком Алексеем Навальным на тему «Должна ли несистемная оппозиция бороться за право стать системной?». Алексей Навальный говорил о том, что оппозиции непременно нужно участвовать в выборах на любом уровне, а Олег Кашин заявлял, что особого смысла в участии в таких выборах нет, так как, в конечном счете, их результат в любом случае играет на руку Кремлю. Дебаты на радио вызвали оживленную дискуссию. Мне захотелось высказаться на эту тему, потому что она мне кажется очень важной.

В 1990 году была опубликована книга польского журналиста Януша Ролицкого «Эдвард Герек: прерванная декада». Эдвард Герек был первым секретарем ЦК Польской объединенной рабочей партии (ПОРП) – то есть, фактически, руководителем Польши – с 1970 по 1980 год, сменив на этом посту Владислава Гомулку. Время правления Герека было отмечено разнонаправленными тенденциями – с одной стороны, в начале 1970-х годов уровень жизни в Польше серьезно вырос, в стране было налажено производство лицензионных фиатов, а продуктов в магазинах стало больше (все эти успехи во многом были связаны с кредитованием Польши Западом); с другой стороны, в эти годы страна столкнулась с рядом болезненных экономических кризисов, которые неизменно приводили к повышению цен и протестным народным выступлениям.

В 1973 году по стране неприятно ударил мировой нефтяной кризис, из-за последствий которого государство было вынуждено в 1976 году значительно поднять цены на ряд продовольственных товаров (например, масло подорожало на 33%, молоко на 70%, мясо на 100% и выше). Многие поляки были недовольны происходящим, в то время как официальные СМИ никак на это не реагировали, иногда выпуская лишь несколько абсурдистские новости: например, в главной партийной газете Trybuna Ludu рассказывалось, что исландцы преодолевают продовольственный кризис, переходя на рыбную диету. В итоге народное возмущение вылилось в мощные протесты июня 1976 года, которые удалось подавить лишь с применением силы. Следующий же всплеск возмущения в 1980 году привел к падению Герека – после протестов «Солидарности» Герека сместили с поста партийного лидера, и вскоре к власти пришел генерал Ярузельский. Примечательно, что предшественник Герека Гомулка также потерял свой пост из-за народных протестов в декабре 1970-го года.

В общем, 1970-е годы были неспокойным временем для польской правящей партии: ей постоянно приходилось решать проблему народного недовольства и пресекать оппозиционную деятельность, грозящую перерасти в беспорядки. Отвечая на вопросы журналиста Ролицкого в 1990 году, Герек рассказал немного о том, каким образом предполагалось решать проблему с нейтрализацией оппозиции:

«Я намеревался ввести в Сейм значительную группу представителей Католической церкви – они должны были занять 25% парламента. Это позволило бы нам расширить политическую базу власти и режима», — заявил Герек.

Это заявление бывшего лидера Польши тем интереснее, что в этом случае мы имеем дело не с оторванным от небес мечтателем или политиком-идеалистом. Нет, Герек не был мечтателем, а был именно что практиком, руководителем довольно авторитарной системы, всеми силами старавшийся не допустить развала этой системы. Поэтому к его словам стоит прислушаться. В Польше не было юридической однопартийности, кроме ПОРП существовали и другие официальные партии, при этом Сейм был фактически подконтролен партии, но иногда проявлял несогласие с официальной позицией. Почему же коммунист хотел допустить до выборов в Сейм католиков, причем не только допустить, но и отдать им целую четверть мест в парламенте? И это при том, что в польском Сейме и так с 1955 года сидели депутаты от движения ZNAK – умеренно-оппозиционного католического объединения.

Интересный, глубокий и достаточно обоснованный ответ на этот вопрос дали американские исследователи Дженифер Ганди и Адам Пшеворски в своей статье «Authoritarian institutions and the survival of autocrats». Их работа посвящена проблеме выживаемости автократий.

Ганди и Пшеворски пишут, что автократы сталкиваются с двумя типами угроз своей власти: теми, которые возникают внутри правящей элиты, и теми, которые приходят со стороны общества. Авторитарные правители часто создают ограниченные институты, такие, как консультативные общественные советы и политические бюро, в качестве первой институциональной линии обороны от угроз со стороны конкурентов внутри правящей элиты. Но в том случае, когда автократы нуждаются в нейтрализации угрозы от больших общественных групп, а также в том чтобы урезонить наиболее ярых оппозиционеров, автократы часто полагаются на номинально демократические институты. В частности, партийные законодательные собрания, в состав которых включаются потенциальные оппозиционные силы или группы (тем самым расширяется база автократа, что позволяет ему жить дольше в качестве правителя). Яркие примеры такой стратегии: коммунистическая Польша и католики, Иордания и радикальные мусульмане.

Тем не менее, иногда одной партии или условной группы партий не хватает для победы автократа. Когда оппозиция видит возможность свергнуть автократа, он предпринимает следующий шаг – разрешает легальное существование автономных или полуавтономных политических партий. Таким образом, некоторые авторитарные режимы даже проводят выборы, которые они, впрочем, жестко контролируют для получения желаемого результата. Конечно, наличие автономных партий – это обоюдоострый меч. Они не всегда ведут себя так, как этого хочется правителю (такое случилось, например, в Бразилии). Но это риск, на который автократы идут, потому что он помогает им сохранить пост.

Автократы нуждаются в сотрудничестве в случае наличия угрозы со стороны различных слоев общества. Сотрудничество может быть начато и опасность со стороны оппозиции может быть снижена путем обмена благами или с помощью политики компромиссов. Недемократические лидеры, которые нуждаются в более тесном сотрудничестве, и те, которые сталкиваются с большими угрозами для своего правления, должны делать более широкие уступки в плане распределения благ и политической свободы. Хотя блага могут быть распределены равномерно, политика компромиссов влечет за собой иерархию распределения, как правило, через законодательные собрания. Чем больше различных партий включено в такие избирательное собрание, тем больше шансов, что автократ пойдет на компромисс. Если правители противостоят угрозе, используя достаточную степень институционализации общества, но безопасную для себя, они продолжают свое правление.

Более того, авторы статьи провели исследование, изучив историю существования множества диктатур во второй половине XX века. Это исследование привело к важным выводам. Во-первых, стало понятно, что те диктатуры, которые прибегают к такой стратегии и впускают оппозиционеров в местные законодательные собрания (безусловно, на своих правилах), в среднем «живут» на несколько лет дольше, чем те системы, которые такого не допускают. Во-вторых, благодаря их исследованию становится ясно, что выборы, многопартийность и парламент играют в автократиях не совсем декоративную роль – они служат цели кооптации оппозиционных политиков. За возможность хоть какого-то отстаивания своих интересов и интересов различных групп населения, оппозиционеры отказываются от претензий на высшую власть. Фактически, и оппозиционеры, и их сторонники присоединяются к режиму полностью или частично, и что позволяет авторитарной власти более эффективно управлять настроениями недовольных.

Реальное будущее российского авторитаризма и российской же оппозиции во многом зависит от того, к какой организации режима будет склоняться элита. Если исходить из того, что российский режим является персоналистской автократией, то следует полагать, что ему осталось жить не так много времени – такой тип организации политической реальности редко переживает своего создателя. В то же время, если посчитать его системой с доминирующей партией (по всей видимости – «Единой Россией» совместно с ОНФ), то необходимо признать, что добиться его изменения будет очень и очень непросто, а времени на это может быть потрачено немало.

В 2000-е годы стало общим местом сравнивать российский режим с мексиканской автократией, продержавшейся с 1929 года по 2000 год и опиравшейся на масштабную партию власти PRI (Partido Revolucionario Institucional). Настолько общим, что к этому сравнению прибегал даже Сурков, который, по-видимому, хотел построить в России нечто подобное. У России сейчас и Мексики тогда, действительно есть немало общего – зависимость от продажи энергоресурсов, электоральный авторитаризм и фальсификации на выборах, наличие большой и условно центристской партии, которая загоняет оппозиционеров в маргинальные ниши, режим также был жестким и патерналистским во внутренней политике, но неолиберальным и рыночным в сфере социальных услуг и выстраивания экономической политики. Мексиканский авторитаризм также прибегал к манипуляциям на выборах и всячески боролся с оппозиционерами на региональном уровне.

Тем не менее, даже этот режим пал. Это потребовало совпадения множества факторов – серьезного экономического кризиса начала 1980-х, перманентной политической борьбы на разных уровнях, раскола элит, мощных протестов. Перемены в Мексике происходили очень медленно – например, потребовалось 12 лет на то, чтобы после разрешения выборов губернаторов (вместо назначения) был избран первый оппозиционный глава региона. Мексиканский режим постоянно чередовал кнут с пряником – то раздавая блага и ресурсы, кооптируя готовых к компромиссу оппозиционеров, то наказывая отдельных недовольных и жестко разгоняя демонстрации. Хотя в целом режим оставался сравнительно мягким, использующим лишь точечные репрессии и даже допуская некоторый плюрализм в национальных СМИ.

Все заканчивается. Нет ничего вечного. Но в борьбе с тем, что ты считаешь устаревшим, злым, порочным и общественно вредным, необходимо выбирать правильные инструменты. И нужно отдавать себе отчет, что твоя деятельность может быть, вполне укладывается в планы твоего противника. Готовы ли сторонники Навального, участвующие сейчас в региональных выборах, признать, что даже в случае успеха, максимум, на который они могут рассчитывать – это кооптация оппозиционеров в существующую авторитарную систему? Не уверен, особенно если учесть, как нервно они реагируют на заявления о том, что все эти кампании могут быть вполне выгодны существующему режиму.

За последние 15 лет в России хватало и оппозиционных депутатов, чиновников и даже губернаторов. И среди них нет ни одного примера, который бы подтверждал, что участие оппозиционеров в выборах или их работа даже на высоких государственных постах в рамках автократического режима может каким-то образом снизить уровень его авторитарности. Губернаторы сливаются с системой, неугодных депутатов можно выкинуть откуда угодно – хоть из ГосДумы, хоть из местного законодательного собрания, а мэры городов либо начинают играть по системным правилам, либо отправляются в отставку или за решетку. Все это известно, и смысл во всей этой деятельности мог быть лишь в том случае, если бы санкции со стороны режима вызывали бы какую-то мобилизацию населения или политическую активность. Но такого результата пока не наблюдается.

А вот реальная болевая точка режима была обнажена в 2004-2005 годах, когда в стране вспыхнул ряд протестов из-за программы монетизации льгот. Поддержка населением в те месяцы резко упала, а картины перекрытых пенсионерами проспектов в крупнейших городах страны, я думаю, навсегда врезались в память тем, кто имел отношение к той реформе.

В участии в выборах в современной России нет ничего плохого. Или хорошего. Просто это не дорога из желтого кирпича, ведущая к смене режима, а какой-то запутанный лабиринт, петляющий по просторам нашей страны. Еще нигде и никогда автократический режим не менялся из-за борьбы оппозиционеров на региональном уровне. Сложно надеяться на то, что этот способ сработает сейчас.

Поэтому оппозиционерам сейчас нужно честно признаться хотя бы самим себе – хотят ли они просто тем или иным путем попытаться включить себя в существующий режим или желают его смены. И действовать в зависимости от ответа.