Почему наш бронепоезд стоит на запасном пути?

Мне хочется рассказать одну историю из относительно давнего советского прошлого. Она поучительна и сама по себе, но больше всего она интереса при разговоре о развитии русских институтов. Или, если выразиться точнее, о бесплодных попытках организовать устойчивые открытые институты в России.

***

В 1924 году, когда проблема детской беспризорности в России стояла так остро, что закрывать на нее глаза не было абсолютно никакой возможности, в Подмосковье появилась детская коммуна имени Розы Люксембург. В том же году опыт организации коммуны был замечен наверху и ее основатель Федор Мелихов получил нового начальника – чекиста Матвея Погребинского, а сама коммуна получила название Болшевской, под которым и вошла в историю. Так вышло, что имя Погребинского стало затем всем знакомо, а Мелихов остался практически неизвестен.

Здесь примечательны два момента. Во-первых, инициатива по организации прогрессивно организованной коммуны принадлежала Феликсу Дзержинскому, которого в то время уже сильно беспокоил сложившийся вокруг ВЧК-ОГПУ образ кровавой организации, занимающейся жестоким террором. Ему хотелось перестать олицетворять революционный ужас и хаос, и предстать гуманным воспитателем и организатором. Во-вторых, тем более удивительно, что международную известность коммуна получила не благодаря брошюрам советских ведомств или усилий ОГПУ, а после публикации в американском левом журнале «The Nation» в 1925 году.

Чем же так была примечательна эта коммуна, расположившаяся в усадьбе Костино – кроме того, это бывшее имение князей Долгоруких и Гагариных, в котором непродолжительное время жил Ленин (вскоре после того как последний ее владелец покинул Советскую Россию)? Тем, что это был действительно передовой опыт, не имевший в тот момент каких-то мировых аналогов. Сама коммуна была абсолютно уникальным учреждением, позволявшим проводить социализацию беспризорников и малолетних уголовников, обучать их, вовлекать в профессиональную деятельность. Ее успехи – настоящие, не «дутые», и ее деятельность вызывала интерес и внутри страны, и вне ее. Здесь было налажено производство, приносившее реальную прибыль, а работали на нем сами подростки-жители коммуны. Сюда приезжали советские и иностранные писатели, журналисты и политики.

Привлеченный опытом коммуны, сюда прибыл и Максим Горький. По всей вероятности, его сюда пригласил руководитель коммуны чекист Погребинский, который в 1928 году сыграл значительную роль в возвращении «пролетарского писателя» на родину. Горький принял живое участие в жизни коммуны, помогал в выпуске сборника «Болшевцы», составленного из автобиографий выпускников коммуны. Кроме того, он написал предисловие к книге Погребинского о коммуне, а сама книга вскоре ложится в основу сценария первого советского звукового художественного фильма — картины Николая Экка «Путевка в жизнь». Фильм становится невероятно популярен, получает приз на Венецианском кинофестивале и показывается в 27 странах.

Тогда же Горький посетил построенную по аналогичному принципу коммуну имени Дзержинского, располагавшуюся под Харьковом – ей руководил небезызвестный Макаренко.

Тем не менее, несмотря на все эти успехи и на мировую славу (к середине 1930-х годов об опыте в Болшевской коммуне хорошо известно во всем мире, о ней пишут статьи ученые и журналисты), несмотря на прогрессивную систему самоуправления, практиковавшуюся в коммуне, на полное отсутствие охраны, на передовые практики выстраивания горизонтальной системы управления, конец коммуны был печален. В 1933 году коммуна получила имя своего покровителя – Генриха Ягоды. Примерно в то же время встает вопрос о возможности распространении опыта Болшевской коммуны на все остальные исправительные учреждения СССР (именитым иностранцам, посещавшим коммуну в те годы, сообщали, что так выглядят уже все подобные учреждения в стране, но это было неправдой). Попытка эта проваливается по той причине, что опыт Болшево – слишком уникален, в стране просто нет такого количества ресурсов, нет столько людей, готовых активно и эффективно этим заниматься, нет материальной базы.

Наверху идет столкновение между сторонниками жесткой линии в воспитании и исправлении (продвигаемой Макаренко) и мягкой линии (с самоуправлением, коллективной ответственностью, определенной степенью автономии), аналогичной опыту Болшево. Поразительно, что представители как жесткой, так и мягкой линии были напрямую связаны с Горьким – он продвигал и Макаренко, но поддерживал и Погребинского, поливая помоями «развратные страны Запада» в своих статьях в «Известиях» — за отсутствие гуманизма.

В конечном счете, верх одержали сторонники жесткой линии. 7 апреля 1935 года СНК СССР принял постановление «О мерах борьбы с преступностью среди несовершеннолетних», которое устанавливало возраст уголовной ответственности с 12 лет. Вместо практиковавшегося ранее подхода «перековки», «изменения малолетних преступников» в стране на долгие годы восторжествовал принцип максимально жесткого наказания провинившихся и презумпция виновности людей, признание невозможности их исправления.

Печально, что этот перелом совпал с пиком международной славы Болшевской коммуны, как места, где даже самый отъявленный малолетний уголовник может надеяться на изменение своей жизни. В 1937 году коммуна перестала существовать, большинство персонала (около 400 человек) были арестованы и многие из них были расстреляны; Погребинский, к тому моменту руководивший НКВД в Горьковском крае, застрелился, чтобы избежать ареста. Из фильма «Путевка в жизнь» вырезаются все упоминания Болшевской коммуны, а детей из большинства аналогичных коммун-колоний со всей страны свозят в Западную Сибирь, под Томск, где, фактически бросают в импровизированном лагере на голой земле, с одними лишь палатками, откуда они время от времени совершают побеги. В педагогике побеждает подход Макаренко (сам он уже в Москве, куда перебрался из Киева, где занимал пост в центральном аппарате НКВД УССР, работая на должности помощника начальника отдела трудовых колоний).

***

Эту историю можно воспринять по-разному. Для кого-то это будет лишь небольшим экскурсом в раннюю историю советского государства, описание небольшого эксперимента в системе ВЧК-ОГПУ (в конце концов, Болшевская коммуна, равно как и лагерь имени Дзержинского под руководством Макаренко существовали внутри ОГПУ), который интересен как исторический анекдот и не более того. Тем не менее, мне кажется, что это слишком грубый взгляд на предмет.

Настоящая проблема заключается в том, что эта история – о том как прогрессивный и интересный опыт построения работающего института перечеркивается или вовсе уничтожается, а на замену горизонтальным связям приходят строгие, жесткие и вертикальные – очень характерна для России практически на всем пути ее более-менее современного развития. И можно найти массу тому подтверждений.

Можно вспомнить про Петра I и его опыт переноса на российскую почву самых передовых на тот момент европейских институтов. Особенно примечателен в этом плане вопрос с организацией коллегий, которые были почерпнуты Петром в Швеции и отчасти в Голландии. Голландия, которая на протяжении XVII столетия переживала свой «золотой век», вообще служила хорошим примером для других европейских стран – не только и не столько России. Здесь появилось и развилось то, что впоследствии стало основой экономики всех развитых стран – банковская система, после организации Государственного банка, финансовый рынок, относительно эффективная система государственного управления. Все это было очень интересно для русского монарха, которого весьма занимала проблема эффективного государственного управления. Однако при создании аналога системы коллегий в России произошла история, смутно напоминающая нам об опыте Болшевской коммуны – коллегии, несомненно, были более прогрессивным способом организации управления, чем приказы, но при их создании был выкинут довольно важный принцип коллегиального принятия решений и вообще совещательности этого органа. Что ни в коем случае не отменяет важности этой реформы, скорее позволяет нам вновь задать вопрос – что здесь такого мы не понимаем о России, что приводит к такому печальному результату даже самые авангардные идеи.

Таких примеров можно привести довольно много, что, впрочем, не означает, что ни одного успешного горизонтального института в России построить не удалось – таким институтом, например, было земство, которое несмотря на контрреформы 1890-х годов оставалось довольно самостоятельной и мощной организацией.

Но такие институты (как и вообще многие из тех, что были созданы в ходе Великих реформ Александра II) все же скорее являются исключением, нежели правилом. Чаще всего выходило наоборот и, что самое важное, в этом плане совершенно неважно – организовывались ли институты государством или они были некими общественными институциями. В конечном счете, даже такие конструкции как политические партии в начале XX века становились крайне зависимыми от личности лидера, а организованная под общественным давлением Государственная дума была реорганизована и сильно потеряла в правах.

Даже такой мощный поток, как тот, что был вызван Октябрьской революцией, оказался сломлен. Несмотря на все те ужасы, что сопутствовали революции, в 1920-е годы было предпринято немало попыток в значительной мере изменить сложившиеся институты – от образования и государственного управления до брака и искусства. Но все они в конечном итоге потерпели крах, и этот процесс, метко окрещенный «путешествием от карнавала к канону» — один из самых драматичных примеров печальной судьбы русских независимых и коллективных институтов. От таких радикальных примеров как устранение института брака как факт или создания множества различных школ, использующих очень различный подход к преподаванию и педагогике, советское общество пришло к созданию строгих рамок приемлемого общественного поведения, строгого канона.

То же мы видим и в наши дни, когда налицо существование множества якобы независимых институций, лишь маскирующихся под таковые, а по сути – жестких, вертикальных и не гибких.

Я не буду здесь оригинален и скажу о том, что мне кажется, что наиболее вероятной причиной всех этих пертурбаций стало отсутствие в России сильного и независимого от монарха класса земельных собственников. Главным человеком, лицом, принимавшим решения и обладавшим собственностью, был великий князь, царь, в любом случае монарх, а все остальные не обладали независимостью и свободой деятельности в той же степени, что и он. Словом то, что многими называется системой патримониальной автократии.

И мне кажется, что чем грустить о том, что в России все складывается таким образом, гораздо продуктивнее попытаться придумать способ, с помощью которого подобное устройство можно обернуть себе на пользу. Ведь не одни мы склонны к созданию гигантских государственно-частных корпораций, подминающих под себя целые сектора экономики. Схожим путем развивалась, например, Южная Корея, которая опиралась на огромные промышленно-торговые конгломераты – чеболи, которые принадлежат одной семье и представляют собой объединение формально независимых предприятий, специализирующихся на производстве и продаже очень разных товаров. Активное их использование для форсированного развития корейской экономики началось в 1960-х годах, когда правившая тогда Кореей группа диктаторов-военных решила попробовать пойти именно по этому пути. Отсюда стартовало то, что можно назвать государственно-частным партнерством. В итоге стратегия оказалась довольно успешной и позволила создать мощный научно-промышленный комплекс, обеспечить масштабный экспорт южнокорейских товаров и построить одну из самых успешных мировых экономик – при этом экономику высокотехнологичную.

Примечательно, что и у России есть в анамнезе успешные истории использования огромных корпораций для развития экономики и страны в целом – и это не только использование семейства Строгановых для освоения и развития Сибири, но и успешная схема строительства железных дорог в Российской империи в конце 19-го века.

Сломать менталитет государства, наверное, не получится. Даже самые радикальные попытки его сокрушить, раз за разом терпели крах. Но можно подумать о том, как отдельные его черты и установки обратить себе на пользу, заставить работать лучше, эффективнее и производительнее. Вторая половина двадцатого века подарила миру немало примеров того, как общества, имеющие довольно значительные проблемы с социальным и экономическим устройством, смогли их преодолеть и выйти на качественно новый уровень. Конкретные меры должны быть результатом усилий множества людей – от ученых и предпринимателей до чиновников и журналистов. И, конечно, политиков. Безусловно, на все эти реформы нужна будет политическая воля. Но даже сейчас стоить тратить время на размышления об этой реформы – пользы от этого явно не меньше, чем от проведений избирательных кампаний в городах Центральной России и Сибири.