25 верст пустоты

В 2002 году американский политолог Томас Карозерс написал, пожалуй, самую известную статью «Конец парадигмы транзита» (The End of the Transition Paradigm), которая довольно скоро получила большую известность, а аргументы, изложенные в ней, были широко признаны научным и экспертным сообществом.

Карозерс осторожно, но довольно уверенно заявлял, что эйфория по поводу дальнейшего распространения демократии, охватившая многих в конце 1980-х – начале 1990-х годов, и разговоры о «конце истории» довольно преждевременны. Он писал о том, что далеко не все страны, которые начали движение от авторитаризма, двигаются в сторону демократии; что наличие выборов само по себе ничего не значит, если не дополняется институтами, которые сдерживают и балансируют политический режим; отмечал, что региональные особенности (религиозные, этнические, демографические и географические) могут очень сильно влиять на результаты транзита.

А кроме того, он предупреждал, что государства, провалившие свой переход, проваливаются в «серую зону», где их поджидают два неутешительных варианта, один другого хуже: безответственный плюрализм или системы с доминирующей партией. В любом случае, государство ожидает рост коррупции, потеря координации управления и упадок государственности.

Современное постсоветское пространство служит, увы, прекрасной иллюстрацией к замечаниям Карозерса о тех проблемах, что поджидают страны в переходный период. Попытаюсь объяснить почему.

Буквально на днях Мосгордума приняла по-настоящему историческое решение: согласовала проведение первого в истории Москвы городского референдума. Примечателен и вопрос, который предполагается вынести на всенародное обсуждение – москвичам предложат ответить на вопрос о том, хотят ли они возвращения памятника Феликсу Дзержинскому на Лубянку или нет. Отдельно отметим, что попутно московские депутаты не утвердили два других вопроса, предлагавшихся на голосование — о необходимости реформ в сфере здравоохранения и образования. А кроме всего прочего – референдум в столице проходил последний раз в 1993 году («Да-Да-Нет-Да») и был федеральным, а не городским.

О чем говорит нам эта ситуация? Прежде всего, о смещении приоритетов. После таких решений становится окончательно понятно, что самой важной отраслью человеческой деятельности является сфера символического. Очевидно, что Дзержинского хотя вернуть на Лубянку не от большой любви к организатору красного террора и коммунизма – на коммунизм правителям нашей страны, в общем-то, совершенно наплевать. Иначе бы они просто не были на тех постах, на которых находятся. И даже если отвлечься от кровавых дел самого Дзержинского и созданной им организации и посмотреть на те идеи, символом которых он зачастую воспринимается, то также очевидно, что московских законодателей не волнует проблема эксплуатации трудящихся, социального неравенства и социального законодательства.

Нет, безусловно, дело в другом – снос памятника Дзержинскому в 1991 году стал одним из немногих иконических символов произошедших с Россией перемен – падения советского строя, низложения партийной власти, запрета КПСС и распад самого СССР. Возвращение памятника на Лубянку должно, по мнению тех, кто эту операцию отстаивает, должно стать некой точкой отсчета, обозначением того, что все вернулось назад, в старые правила, наши танки – сильны, лидеры – мудрее всех, а будущее страны – в наших руках.

Сама такая постановка проблемы уже показывает, что на самом деле с достижением всех этих высоких целей у современного российского государства проблемы. Потому что реальный вес государства в мировой системе определяется не тем, сколько памятников различным историческим персонажам оно в состоянии установить на своей территории (не забываем о тянущейся эпопее с установкой в Москве гигантского памятника князю Владимиру, что в контексте восстановления монумента Дзержинскому выглядит вдвойне двусмысленно), а в результате постоянной конкуренции между всеми странами по тысячам направлений. Среди которых не только, например, экономические и социальные показатели. Но и различные элементы soft power, военная мощь, способность генерировать новые идеи и создавать центры притяжения, привлекать ученых и инженеров и создавать то, что сегодня называется экономикой знания. Вся эта пирамида должна базироваться на крепкой основе – функционирующей государственной системе, которая и связывает все эти бесконечные транснациональные корпорации, университеты, суды, выборы, военную мощь и дипломатический аппарат.

И если посмотреть на то, в чем абсолютно провалились практически все постсоветские страны, то это именно государственное строительство. В отдельную статью выводим страны Прибалтики, поговорим о них позже. Что касается остальных стран, то нигде не появился работающий с высокой долей эффективности государственный аппарат. Вся палитра политических режимов постсоветских стран варьируется в диапазоне от жестких автократий (вроде Туркменистана или Узбекистана) до относительно мягких автократий и демократур (как Украина, Молдавия и, отчасти, Россия).

Существует огромное количество теорий происхождения государства – сам по себе этот вопрос всегда был одним из самых интересных для философов и мыслителей. Их так много, что можно выбрать любую себе по вкусу и придерживаться ее. Тем более, что правды мы все равно никогда не узнаем. Но если говорить о государстве в более-менее современном смысле, то его историю можно отсчитывать примерно с 17-18 века, когда началось формирование бюрократии и стартовал процесс специализации. Разделение полномочий между различными властными структурами позволило более эффективно осуществлять необходимую управленческую деятельность – собирать налоги, руководить армией, принимать судебные решения.

Именно с этим на постсоветском пространстве огромные проблемы. Формально, везде существуют вполне сформировавшиеся государства, с высокой степенью специализации. Но это на бумаге. А по факту…

А по факту везде мы видим огромное количество неэффективных, фальшивых и поддельных институтов – государственных и общественных, — которые только притворяются настоящими. Настоящей полицией, настоящей прессой, настоящим министерством иностранных дел, настоящей судебной системой и настоящей оппозицией.

Дело не столько в том, что где-то сидят злодеи-кукловоды, которые не дают развиться настоящим институтам (хотя и в этом тоже). Скорее дело в том, что в начальный период своего развития институты везде сформировались слишком слабые и неуверенные в себе. Даже такой базовый институт как выборы нигде не смог стать настолько сильным, чтобы не допустить появления электорального авторитаризма и вечного правления одних и тех же людей. Страшно говорить, но если оставить за скобками Украину, Молдавию, Грузию и страны Прибалтики (и, как ни странно, Киргизию), то окажется, что странами бывшего СССР правят либо буквально те же люди, что и в начале 1990-х годов, либо представители той же властной группировки (то есть, в стране ни разу за 25 лет не смогла победить оппозиция).

Конституции стран бывшего СССР – это ворох разноцветных бумажек, на которые всем глубоко наплевать. Какая разница, о каких сдержках и противовесах идет речь в этих документах, если все что мы видим – это чиновный рой вокруг первых лиц? Если все решения могут быть отменены по мановению бровей местного лидера? Если все эти постсоветские президенты до ужаса боятся проводить реформы, потому что знают, что они могут привести к протестам и падению поддержки населением? Вы не найдете на постсоветском пространстве государства, которое не было бы в значительной мере поражено коррупцией, не отыщете такое, где не существовали бы серьезные проблемы в области гражданских свобод и где не было бы давления на прессу.

Постсоветская политика похожа на затянувшийся сериал – всем уже давно понятно, что он совсем не так популярен, как раньше, но других передач на этом телеканале нет. А так как показывать все-таки что-то нужно, то пожилые актеры, с больными коленями и уставшими от постоянного вранья глазами. Пожилые актеры очень любят рассказывать о своем невероятно мощном и суверенном государстве, но жить, умирать и лечиться почему-то предпочитают на Западе – который так часто обливают помоями на своих пропагандистских каналах.

На огромном пространстве от Бреста до Владивостока, от Ашхабада и Баку до Мурманска мы видим одинаковую картину – нечистые на руку правительства, неспособные организовать хоть какой-нибудь независимый институт.

Поэтому вопросы вроде восстановления памятника Дзержинскому, канонизации Иосифа Сталина, установки монумента князю Владимиру и иные подобные инициативы, имеют довольно слабое соприкосновение с реальностью – потому что подобные решения принимаются по отношению к сфере символического. Бесконечные попытки найти «ту самую точку», в которой все было хорошо, все работало и было «как надо» не приведут и не могут привести ни к чему кроме как создания абсолютно новой реальности, не имеющей связи с тем прошлым, которое кто-то пытается воссоздать. От того, что на Лубянке восстановят памятник главе ЧК, в России не станут меньше сажать и воровать, депутаты не станут честнее, а колбаса не будет стоить 2.20. Зато станет чуточку понятнее, что у кого-то в нашем правительстве есть свои неисполненные мечты.

В любом случае, давно уже пора остановиться на мгновение и задуматься о том, что если в сфере производства политических символов современный пост-СССР ушел довольно далеко вперед, то с институциональным строительством все очень и очень плохо.

Зато в тени памятников тиранам прошлого можно укрываться от солнца. Хоть какая-то польза народному хозяйству.