НАША ЮНОСТЬ

В июне 1955 года вышел первый номер журнала «Юность».

Тут хорошо бы начать повествование слегка изменённым эпиграфом: «Трудно представить себе, что этот чудесный журнал жив» — но обо всём по порядку.

Когда я был маленьким, и моё школьное время плавно текло от сентября к маю, а потом три месяца свободы неслись со свистом прочь, то я очень любил читать журнал «Юность».

На даче были целые залежи журналов разных лет.

Там было много интересного: коммунистический поэт Коротич и коммунистический роман писателя Аксёнова. Там писали про Бабий Яр, Савва Бродский иллюстрировал Бориса Васильева, а бабушка Луизы Ложкиной (кажется, и Луиза нынче забыта) давала жизненные советы.

Бабушку звали Галка Галкина, и известно было, что за неё одно время писал Григорий Горин и ещё полдюжины медиков с юмористическими наклонностями.

В иные времена там напечатали повесть «Вам и не снилось», под влиянием которой были вылиты озёра слёз, и школьники со своими заплаканными глазами не сразу заметили, что появился роман «Курьер».

Потом начали, как упавшие монеты, звеня и подпрыгивая, кружиться на асфальте брейк-дансеры; вылетел с трассы, ломая своим «Москвичом» кусты, Виктор Цой, пришли перемены, которых все хотели, но которые никому не понравились.

Уже тогда я стал заниматься историей литературы и вдруг обнаружил, что этот журнал последовательно возглавляли Валентин Катаев, Борис Полевой и Андрей Дементьев – личности довольно специфические.

И, тем не менее, журнал всё время отдавал какой-то фрондой.

Так было в прежние времена – писатели прятались: кто в детскую литературу, кто в фантастику, в общем, во что-то, связанное с детско-юношеским (фантастика тоже проходила по этому разряду).

Детско-юношеских журналов была масса, и иногда с ними случались скандалы не хуже, чем у взрослых.

Как-то мне по секрету, свистящим шепотом, посоветовали побежать в библиотеку и скорее прочитать двенадцатый номер «Авроры» за 1981 год – пока его окончательно не изъяли из свободного доступа.

Дело было вот в чём: там напечатали рассказ хорошего писателя Голявкина «Юбилей».

Рассказ этот был уже свёрстан, и гордо жил на семьдесят пятой странице, как вдруг редакции вступило в голову, что скоро произойдёт семидесятипятилетние Генерального секретаря ЦК КПСС Леонида Ильича Брежнева. И вот, на второй странице обложки появился портрет старца (к тому моменту не без помощи добрых людей написавшего книги «Малая Земля», «Целина» и «Возрождние», и кажется, уже закончившего книгу «Воспоминания»).

Брежнев был награждён очередной Золотой Звездой и тонул в море поздравлений. По гладким волнам этого моря и совершила боевой разворот ленинградская «Аврора».

В результате которого на юбилейной, семьдесят пятой странице поселился рассказ «Юбилейная речь» начинавшийся так: «Трудно представить себе, что этот чудесный писатель жив. Не верится, что он ходит по улицам вместе с нами. Кажется, будто он умер».

В конце этого короткого рассказа (а он занимал, по-моему, страницу или полторы), говорилось: «Позавчера я услышал, что он скончался. Сообщение сделала моя дочка, любившая пошутить. Я, не скрою, почувствовал радость и гордость за нашего друга-товарища.

– Наконец-то, – воскликнул я, – он займет свое место в литературе!

Радость была преждевременна. Но я думаю, долго нам не придется ждать. Он нас не разочарует. Мы все верим в него. Мы пожелаем ему закончить труды, которые он еще не закончил, и поскорее обрадовать нас».

Так вот, разразился тихий скандал, полетели стулья из-под сотрудников журнала…

Но «Юность» оставалась главным молодёжным журналом – со всеми своими рубриками, с вечной девушкой, обросшей веточками на обложке, с вольнодумством. Говорят, кстати, что первого её редактора Катаева сняли как раз за публикацию «Звёздного билета» Аксёнова.

Поэтому советские писатели, даже те, что печатались не в настоящих «толстых» литературных журналах, а в «Юности», были долго в цене.

У меня был приятель, который очень хотел стать советским писателем. А ведь советских писателей не только посылали в дома творчества, они не только ели и пили. Они не только многозначительно говорили «Коктебель» и «Переделкино», они ведь ещё со значением произносили совершенно неприличное слово «Дубулты».

Они говорили ещё: «А в июньской “Юности” у меня выходит забавная вещица»…

И после этих слов все понимали, что перед ними не просто инженер, а инженер человеческих душ.

Так вот, мой приятель заранее был готов всё подписать и исключить кого-нибудь из творческого союза впрок или задним числом, чтобы стать советским писателем. Но нельзя войти в одно и то же писательское дважды, и спустя много лет, вспомнив журналы нашей юности, мы просто выпили водки на природе – водка и природа были уже совершенно капиталистические.

А выпив водки, я поехал по делу как раз в журнал «Юность».

Какое это было дело, я всё равно не расскажу, но вдруг оказалось, что журнал празднует своё пятидесятилетие.

Приехала телевизионная бригада и стучала штативом о стены. Стены в этом обшарпанном помещении были, кстати, примечательные – «Юность» давно покинула своё старое место на площади Маяковского.

Журнал переселился в странный дом на Первой Тверской-Ямской.

В этом доме был странный лифт, будто придуманный братьями-фантастами: попробуешь выйти этажом раньше – перед тобой будет кирпичная стена. Сунешься на другой – охранник рвёт кобуру с пояса. А на нужном этаже не так давно был какой-то банк, и лифт вёл прямо в кабинет директора – чтобы бежать от злых гостей, если дело запахнет жареным. Однако банкира застрелили быстро, не мешкая, конторы поменялись местами десять раз, скоро дом стал напоминать место из романа, который был написан одним из любимых авторов этого журнала.

В этом романе (напечатанном, правда, пионерским журналом «Костёр»), перед героями стоял ничем не примечательный домик в четыре окна, от тротуара до крыши покрытый светящимися и несветящимися вывесками. Вывески гласили: «Уроки игры на скрипке!», «Европейская, японская, окинавская и индийская кухня!», «Филателист, стой! Здесь самые редкие марки!», « Секреты вечной молодости!», «Гадаем по руке!», «Бокс, дзю-до, каратэ!», «Сувениры на любой вкус!», «Продажа кактусов, раковин и камней!», «Певчие птицы и меха!», «Парижская косметика, лондонские запонки, носки из Чикаго!», «Подводные зажигалки и инфракрасные очки!»

А тут между гирляндой чикагских носков и чучелом филина на освещённой витрине обычного московского домика помещалась маленькая, с почтовую открытку, эмалированная табличка: «Юность».

Итак, журнал всё ещё существовал и дожил до своего полувекового юбилея.

Сейчас-то он дожил до шестидесятилетнего, но как-то не виден на поверхности литературной реки.

Да, впрочем, над ней мало кто виден. Не то, что мне было это не жалко, просто я считал этот процесс естественным. Как старение: неприятно, конечно, что мы умираем, но с другой стороны, так уж повелось.

В лабиринт странных комнат старинного дома пришли несколько печальных человек, имитируя заседание редколлегии. Они сидели перед камерой, переговариваясь тихо, как на похоронах.

– Присоединяйся, – предложил мне мой давний знакомец.

Я сел вместе со всеми за стол, и снова повисла неловкая пауза.

– Ну что же вы, говорите что-нибудь, – сказала телевизионная девушка.

Тогда я вспомнил своего приятеля, желавшего стать советским писателем.

Я достал из сумки свой счёт из телефонной компании, и, притворившись, что передо мной не вереницы цифр, а буквы, сурово сказал в пространство:

– Да, плохо ещё мы работаем с молодыми авторами…

И всё наладилось, старые портреты проступили на стенах, а время потекло вспять.