Клоуны устали

Отряхнулись, отжались – и снова пошли

…если говорить попросту, при наличии в стране диктатуры, у обычного честного человека есть три варианта действий:

— бескомпромиссная борьба с автократом. Стачки, митинги, забастовки, протесты, драки, участие в выборах, политическая организация. Может быть даже что-то пожестче. Понятно, что за такую борьбу в условиях автократии от власти может прилететь ответная реакция — и человека изобьют, посадят или убьют. На этот путь выходило немало достойных людей, гораздо меньшему количеству удалось увидеть плоды своих трудов — кто-то полег в бою, кто-то сошел с дистанции.

— пойти в систему, чтобы ее изменить. Этой дорогой проследовали многие чистые и честные юноши и девушки, не пожелавшие пятнать свои руки кровью. И в нашей истории тому было много примеров – когда русские молодые люди становились судьями, полицейскими, цензорами, врачами — чтобы своим искренним порывом смыть всю ту пошлость и мерзость авторитаризма. В России есть очень давняя традиция такого рода деятельности – например, друг Пушкина,Пущин, пошел служить в презираемую аристократией Уголовную службу – надеясь своим примером заронить уважение общества к этой государственной службе и показать, что и там могут быть честные порядочные люди.

— внутренняя эмиграция. Ты отключаешься от повседневной реальности, стараешься всеми силами никак не пересекаться с государством и политическим режимом (не служишь, не веришь, не работаешь на государство, не доносишь, не получаешь денег), уходишь в себя. Ты не веришь в возможность добиться чего бы то ни было политическим путем, не доверяешь оппозиционерам и борцам с режимом — тебе они кажутся такой же составной частью существующего строя, как и те люди, что каждый день выступают от имени власти. Занимаешься творчеством, научной деятельностью, путешествуешь, рисуешь — в конце концов, люди с древних времен чаще всего живут именно при различных автократиях. И как-то живут и творят, несмотря на творящееся вокруг. У человечества накоплен огромный опыт выживания даже при самых ужасных режимах, которые, рано или поздно, рушатся.И как правило, после этого падения, люди, инвестировавшие свое время в себя и в свое развитие, оказываются крайне полезными.

Безусловно, каждый из этих путей не идеален, более того — сторонники одного из вариантов склонны обвинять остальных в соглашательстве, предательстве или в том, что те занимаются бессмысленным, бесцельным делом. И понятно, что первый путь могут избрать лишь самые отважные или безбашенные, те, кому нечего терять. А третий, в конечном счете, оказывается ближе для многих. В том числе и для меня.

Я в своем поколении, наверное, самый неправильный. Я помню еще предыдущую волну протестов — в 2007-2008 годах, даже успел в ней чуть-чуть поучаствовать. И тогда энтузиазма у меня было много, а понимания того, что происходит — очень мало.

В общем-то, я помню даже и самую низкую точку всего путинского правления – монетизацию льгот. Я, конечно, вообще ничего тогда не понимал, и уж тем более не участвовал, но вид перекрывших Московский проспект в Петербурге пенсионеров надолго мне запомнился как пример того, какие люди могут выходить против режима.

В принципе, я помню вообще много чего – вспоминаю, как сам участвовал в протестах против строительства в Петербурге небоскреба «Газпрома» (и пришел на митинг с двумя одноклассниками, девушкой и мамой), а также в прочих градозащитных протестах. Или те выступления, что произошли после покушения на Олега Кашина в ноябре 2010 года.

А вот события, что позднее стали известными как протесты 2011-2012 годов, у меня вызывали энтузиазм в течение нескольких дней — с вечера 5 декабря, когда на Чистых прудах были какие-то совершенно неожиданные толпы народа и где-то до 8 декабря 2011 года. В эти дни происходило что-то совершенно невероятное — сотни задержанных на московских площадях, барабаны нашистов напротив кричалок активистов, взволнованные онлайны на Коммерсанте и Ленте.

Болотная же площадь (а в петербургском случае — Пионерская) не вызвала у меня никакого подъема, а только апатию. Отчетливо помню свое ощущение после петербургского митинга (и после того как почитал про митинг московский) — упадок надежды, отчаяние и тоска. Стало понятно, что ничего не будет, что вот сейчас все эти люди будут выходить на сцену, говорить какие-то очень хорошие вещи — и ничего не изменится до самого конца.

В те месяцы мне запала в душу колонка Олега Кашина на «КоммерсантЪ ФМ», в которой Олег передавал свой разговор в декабре 2011 года со знакомым польским журналистом. Проще привести небольшую цитату:

«10 декабря прошлого года на Болотной площади я встретил знакомого польского журналиста Вацлава Радзивиновича, он сильно старше меня, буквально в отцы мне годится, и он сказал мне, что он очень рад присутствовать на этом митинге, потому что это то ли седьмая, то ли восьмая революция в его жизни. Я понимающе переспросил о предыдущих: Украина, Грузия, Сербия или более ранние Чехословакия и Румыния? Он ответил: «Нет», –– и начал перечислять –– 1970 год, Варшава, 1970 год, Гданьск и далее вплоть до победы «Солидарности» в 1989 году.
Я потом рассказывал эту историю коллегам как пример такого почти пародийного преувеличенного патриотизма, свойственного некоторым полякам. Сегодня я смотрю на эту историю уже совсем не как анекдот, и встретив того же журналиста на Пушкинской площади, я сказал ему, что, наверное, происходящее сейчас в Москве похоже на польские волнения в начале семидесятых, когда до настоящих перемен остается еще почти двадцать лет, и впереди еще и Ярузельский с военным положением, и достаточно скучный и кропотливый процесс гражданской самоорганизации. Поляк ответил, что я пессимист, и что если сравнивать с Польшей, то в России сейчас, может быть, 1983 год. Ну, хорошо, может быть, пускай будет 1983-й, до настоящих перемен все равно еще далеко».

Примерно так я чувствовал и сам. И в то время, когда многих моих знакомых охватил какой-то бешеный революционный энтузиазм и они начали расклеивать листовки, проводить автозабеги с белыми ленточками, постоянно наблюдать на каких-то выборах разного уровня, я был в стороне от этого всего. Следил, конечно, как без этого, но живого интереса не проявлял, занимаясь своей жизнью, не видя никакого особенного смысла во всей этой протестной деятельности. Мои друзья, приятели и просто знакомые погружались во все эти перипетии, ездили в какие-то забытые Богом углы российского северо-запада, становились членами комиссий с правом решающего голоса, бились с начальниками УИКов и ТИКов, сами баллотировались в муниципальные депутаты – а я шел мимо, ничем таким не занимаясь и не намереваясь.

Я никогда не понимал, зачем нужно тратить силы на доказывание очевидного. Расходовать время на выяснение того, как именно нарисуют победу «Единой России» или сколько украдут депутаты областной Думы – ну узнали вы это, а дальше что? Пойдете в российский суд, про который сами же и доказали, что ждать от него правосудия бессмысленно? Смешно.

Не подумайте, что дело в каком-то высокомерии или снобизме. Просто и тогда, и сейчас я не верил в возможность изменить что-то таким путем – митингами или наблюдением за выборами. Все эти инструменты неразрывно связано со свободной политической системой, в автократии они так не работают. Поэтому мне просто не хотелось тратить время на бессмысленный труд. Но я уважал и уважаю позицию тех, кто «не может молчать», не может сидеть на месте, спокойно глядя на несправедливость и ложь.

Все это напоминало мне ранних диссидентов (или правозащитников – как кому приятнее), вроде Есенина-Вольпина, которые, взяв на щит лозунг «Соблюдайте свои законы» в конечном счете проиграли. И произошло это не потому, что люди были плохи или слабы, вовсе нет. Просто они не учли, что требуя соблюдения законов от людей, которые их сами пишут, ты, в конечном счете, всегда играешь по их правилам. Даже если ты сам свободен в своих мыслях и суждениях, нужно считаться с тем, что ты живешь в несвободной стране.

Упадок протестов для меня выглядел чем-то крайне закономерным – а могло быть иначе? Скорее уж неожиданностью было 6 мая 2012 года, когда в этих людях, что за полгода привыкли мирно ходить по площадям, говоря дежурные лозунги, проснулась злость, ненависть и твердое желание биться до конца. Болотное дело – печальный итог тех надежд, что родились у многих в декабре 2011 года и отвратительно, что в итоге страдать за всех пришлось каким-то совершенно случайным людям.

Что было потом – известно. Тлен, тоска, безысходность, грустные песни Егора Летова над Болотной площадью. За неимением протестов режиму стало не с чем бороться и воевать и он начал свою экспансию в то общественное пространство, которое раньше считалось условно неприкосновенным. «Звенья гребаной цепи», отставки и увольнения, ужесточение законов и термин «взбесившийся принтер» — словом, все то, что когда-нибудь войдет в учебники истории под названием «Реакции третьего срока Владимира Путина».

В целом, режим проявил вполне ожидаемую устойчивость, тем более, что у его противников не было никакого стержня, а лидер протестов откровенно стеснялся признать себя таковым.

Думая о российской власти, мне представлялась какая-то такая картина:

Издалека доносится шум старых, побитых жизнью грузовиков. Слышны громкие возгласы. На горизонте появляется пыльное облако, постепенно приближающееся к городу. Оно приближается, шум становится все громче и громче, нарастающее крещендо измученных моторов становится уже невыносимым. Наконец, добравшись до окраин города, облако останавливается: теперь нам видна кипучая деятельность многих людей: кто-то ставит уже изрядно поблекшую палатку-шапито, пожилые и усталые клоуны нехотя накладывают грим, старая больная обезьяна просит ее покормить, а беззубый лев рычит из клетки, словно пытаясь вспомнить, каким он был раньше молодым и страшным.

Что это такое? А это старый цирк российской политики вновь выехал на гастроли. Уже в который раз.

Это, конечно, смешно и забавно, но доля правды в этом есть. То, что российская политическая жизнь – это набор картонных симулякров, несмешной пантомимы и всем надоевших цирковых номеров, остается секретом лишь для самых неглубоких и доверчивых людей. Все актеры уже давно известны, номера знакомы (и надоели так сильно, что от них начинает болеть голова), дрессировщик тоже устал от всего этого балагана, но решительно не знает, чем он может заниматься еще.

И поэтому все продолжается! В программе любимый публикой номер «Угроза русского фашизма» – лев угрожающе скалится на дрессировщика, обнажая подпиленные вставные зубы (настоящие клыки льву выбили еще когда цирк только открылся). Дрессировщик бесстрашно кладет голову льву в пасть, публика затаила дыхание, барабанная дробь…. И дрессировщик улыбается и кланяется зрителям, гладит льва по холке. На арену выходят сразу четыре грустных клоуна, начиная рассказывать о том, как сильно они любят директора цирка, как он мудр и славен, как дальновидна его рачительность в управлении цирком. Потом они начинают фальшиво драться между собой, (и в итоге получают еще по паре процентов голосов в крупных субъектах федерации) публика вяло смеется. А вот и популярный в последнее время номер «Акробатический либерализм и атлетический патриотизм» – два клоуна, рыжий и белый кувыркаются на брусьях фейсбука, пытаясь переспорить друг друга, оскорбив при этом как можно больше людей. Как ни странно, у каждого клоуна есть свои поклонники, которые в каждом кувырке пытаются прозреть грядущие перемены в настроении главного дрессировщика.

Если же говорить серьезно, то сложившаяся в России политическая реальность выглядит удивительно устаревшей. Все эти люди, которые каждый день мелькают в телевизоре, обращаясь к россиянам – они все родом из изначальных времен строительства Российской Федерации. Жириновский зажигательно выступал по центральным каналам еще до моего рождения, обличая Зюганова (с которым теперь они дружно и вместе борят фашизм на Украине). То же и с оппозицией — все эти люди заросли мхом и пылью так давно, что стыдно о них говорить. Редкие обновления состава актеров требует титанических политических и пиар усилий, и даются российской системе с большим трудом. Очень похоже на нашу эстраду, не так ли?

Безусловно, само по себе такое нигде не происходит. Человечество вообще довольно живая структура, склонная к постоянным переменам, текучке и смене кадров. Сейчас даже не в рамках государства, а на уровне одной крупной компании за 10-15 лет все меняется кардинально: кто-то увольняется, кто-то идет на повышение, кого-то переманивают на работу поинтересней, а иные вообще умирают. Но только не в политической жизни пост-советской России.

Объяснить такой парадокс сравнительно несложно. Существующий в России более 20 лет автократический режим прилагает немало усилий на поддержание дорогостоящей имитации реальной политической жизни и политической борьбы. Он выдумывает себе фальшивые политические партии и сам с ними соревнуется, он надувает политиков и поддерживает на плаву псевдо-оппозиционеров. И все это он делает только потому что до ужаса боится жизни. Потому что живое никогда не застывает, живые люди сменяют друг друга, борются по-настоящему и дышат полной грудью. А соревнуясь с армией мертвецов легко оставаться победителем.

Картонные декорации, в которых ходят усталые актеры, играющие один и тот же спектакль перед невзыскательной публикой. В России существует действительно серьезная традиция репертуарного театра. Да и Станиславский появился тоже у нас – а его «method» завоевал весь мир. Так что мы знаем толк в театральном искусстве.

И вот около года назад декорации начали рушиться.Я уже писал в своей октябрьской статьей «Мы переезжаем, какой восторг!», что в ближайшее время нас ждет только это – переезд из обваливающегося здания старой путинской России в какой-то новый мир. Это началось год назад, это идет сейчас и пока конца этому процессу не видно. А происходит это потому что присоединение Крыма было по-настоящему живым и не картонным происшествием – его нельзя было сымитировать, рассказав по телевизору, что Крым вошел в состав России, а на самом деле не вводя в него войск и не проводя референдум. И это живое, войдя в контакт с мертвым политическим миром Российской Федерации начало разъедать его основы.

Убийство Бориса Немцова в пятницу, 27 февраля – это одна из примет нового времени, что началось в 18 марта 2014 года. В этом определении нет негативной или позитивной коннотации – это просто факт. Когда-то существовало понятие пореформенной России – и неотъемлемой составляющей той эпохи были политические убийства, взрывы, подпольщики и манифестации – равно как и земские собрания, суды присяжных, развитие капитализма и бурное строительство железных дорог.

Ужасает ли это убийство? Да. Но можно ли сказать, что после него мы все проснулись в другой стране? Не могу согласиться с тем, что это первое политическое убийство при Путине. Попробуйте рассказать об этом родным и близким Юрия Червочкина, Анастасии Бабуровой и Станислава Маркелова, Анны Политковской, Антона Страдымова, Рима Шайгалимова, Галины Старовойтовой, Пола Хлебникова.

Убитый Борис Немцов выделяется из всего этого ряда, пожалуй, тем, что еще никогда у нас не убивали бывших вице-премьеров. Сам статус человека, «бывшего во власти», делал его (и людей вроде него) неприкасаемыми – их можно задерживать, арестовывать, но не убивать. И вот это, конечно, часть реальности пост-крымской России.

Мы проходим через процесс мучительной трансформации. Идем то ли к ужесточению авторитаризма, то ли к чему-то еще более страшному. В России война, в России экономический кризис, в России множество беженцев, пострадавших от украинской армии, в России непонятная внешняя политика (в которой Минские договоренности и любезные поставки Украине угля соседствуют с «военторгом» и неформальной поддержкой республик на востоке Украины) в России убивают оппозиционеров и бывших высокопоставленных политиков рядом с Кремлем. Таковы итоги первого года, прошедшего с присоединения Крыма.

Что будет дальше и что с этим делать – совершенно непонятно.

Остается только вновь поставить перед собой выбор из трех путей и, выбрав, следовать ему до конца.

Ведь так не хочется быть клоуном.