Одиночество бегуна на бесконечные дистанции

Егор СЕННИКОВ, специально для «Кашина»

Об одном очевидном вопросе, который никто не хочет обсуждать и замечать

Как писал поэт, «видимо, земля воистину кругла, раз ты приходишь туда, где нету ничего, помимо воспоминаний». Эти строчки, которые, в первую очередь, посвящались прошедшей дружбе да и вообще – воспоминаниям о былом (собственно, стихотворение называется «Элегия»), тем не менее хорошо подходят и для описания того тупика, в котором оказалась Россия в этом году.

Сложно отрицать, что к 2014 году управление страной полностью замкнулось на одного человека. Сам он не любит это признавать, а его многочисленная медиаобслуга пытается усидеть на двух стульях – одновременно рассказывая о его невероятном величии, абсолютности и всеобъятности, но пытаясь отрицать любые намеки на диктаторство и автократию.

О степени его диктаторства, конечно, можно вести споры. Но самое показательное – это то, что, что я могу не называть его имени – но вы все поймете кого я имею в виду.

Устранение конкурентов и концентрация власти в одних руках начались не вчера и даже не позавчера. В этом вопросе может быть немало радикальных точек зрения: кто-то скажет, что все это началось еще в 1996 году, другие будут вести отсчет с 1993 года, иные вообще скажут, что по-настоящему свобода никогда не посещала наши холодные, зимние берега, не освещала темные аллеи русской истории – а значит, не осветит и в будущем.

Здесь сразу стоит оговориться, что автор вовсе не полагает, что 1990-х были временем реальной демократии. Это иллюзия, столь популярная у определенной части российских граждан, не выдерживает критики. Однако эти годы были моментом непредрешенности. Словно монетка, которая крутится в воздухе и еще неизвестно какой стороной она упадет на землю – орлом или решкой. Позапрошлое десятилетие было именно таким временем – когда можно сделать выбор и двигаться в нужном направлении.

И выбор был сделан. Не могу сказать, что выбор был сделан самим обществом – но оно, по крайней мере, не особо возмущалось.

Все эти годы Россию — когда мягко, а когда и довольно жестко – уводили от демократии. Слабые, только наметившиеся институты – вроде региональных выборов или независимой региональной прессы – сворачивались и заменялись фальшивыми, витринными организациями. Безусловно, сокращение права на альтернативное мнение на телевидение и превращение парламента в сервильную «общественную палату» компенсировалось экономическим ростом и возможностью свободно выражать свое мнение в интернете. Равноценна ли такая замена? Не уверен. Но практически всеми жителями России это воспринимать как нечто нормальное.

Вообще, надо понимать, что произошедшее – далеко не первый, и, боюсь, не последний пример того, как политик, начинавший со слов о защите республики, демократии и свободы, приходил, в конечном счете, к той или иной форме диктатуры. Примеров здесь так много – от Цезаря и до Наполеона III – что нужно признать абсолютную заурядность таких историй. Они происходили всегда и будут происходить дальше.

По мере сокращения свободного общественного пространства, оставалось все меньше хотя бы относительно независимых игроков. Некоторое время казалось, что в этом и есть стратегия – свести все к минимуму, а в случае неудобных вопросов указывать пальцем, например, на «Эхо Москвы» или на ярославского депутата Бориса Немцова или на какое-нибудь чудом выжившее НКО и говорить – ну и чего вы к нам цепляетесь? Все у нас есть, а вот вы, американцы, вообще сербов бомбили.

Но у всего есть предел. Отрезая по кусочку то тут, то там, забирая все больше власти, он не мог не понимать, что наступит момент, когда отрезать станет решительно нечего. Нельзя сказать, что этот момент уже наступил, но страна подошла к нему критически близко. И то, что, отрезано еще не все – результат скорее нерасторопности или доброй воли суверена, нежели заслуга общества, народа или оппозиционных политиков.

Он равноудалял, выгонял, оттеснял, включал в систему и перемалывал, отталкивал, выкидывал из публичного поля, строил вертикали, боролся с маргиналами, запрещал, организовывал лояльные, наполненные шпионами и доносчиками организации. В редких случаях – сажал.

Он бежал по глубокому снегу русской зимы, бежал от весны и от лета, от свежего ветра и теплого солнца, от тающего льда и распускающейся листвы, пытаясь добраться до голого ноябрьского леса, занесенного снегом. Он бежал так долго, что по пути растерял всех, кто раньше составлял ему компанию.

Добежав, он остался один.

Конечно, с этим можно поспорить. Рейтинги популярности зашкаливают и устанавливают рекорды за все время правления, газеты и журналы, радио и телевидение рапортует о своей лояльности, уровень доверия к правительству и руководству страны выходит в стратосферу и кажется, что такого пика народного доверия первому лицу в России не было уже очень давно. Казалось бы, о чем тут говорить?

Но все это лишь в теории выглядит однозначно. На практике большинство, конечно, есть. А вот никакой целостной и долговечной системы, которой это доверие может оказываться со стороны народа – нет. Грубо говоря, есть лишь один человек, который в ходе долгой и упорной работы, фактически приравнял себя к стране (собственно, об этом уже и прямо заявлялось на форуме в Сочи – и неважно, что потом от этого заявления вяло открещивались). А из-за того, что он сам разрушил или сильно ограничил все механизмы свободного рекрутирования новых людей в элиту (или в то, что можно так назвать), он не может извлечь из этого большинства никаких особых бонусов – кроме, разве что, возможности побравировать перед соратниками и показать, что у него все под контролем.

Ведь в сложившейся политической системе большинство совершенно не нужно для выборов, ни даже для легитимности. Все это пустые, но звонкие погремушки, которые звучат с большой периодичностью – и даже в эти моменты практически никого не волнуют.

Самое обидное, что из-за за построенной им системы (или, если быть корректным – достроенной и введенной в полноценную эксплуатацию) ему будет крайне сложно даже воспользоваться этим лояльным и патриотичным большинством себе на пользу. Даже новое поколение политиков, пожелай оно сейчас на волне «крымского» патриотизма пойти в политику, будет неизбежно либо остановлено на очень дальних подступах – потому что такова логика всего этого государственного механизма, либо войдя в бесчисленные комитеты, отделы и советы правящей партии оно просто растворится в массе серых и неотличаемых друг от друга партфункционеров – тех самых, которые сегодня будут восхищаться присоединением Крыма и борьбой с Америкой, а завтра, при смене повестки, поменяют свои взгляды на любые другие, хоть бы и прямо противоположные.

И это очень тревожный и печальный факт.

Отвлечемся от монохромного взгляда на президента и попробуем посмотреть на него несколько шире. Есть и простой и многими разделяемый взгляд на тиранов – как на банальных одноклеточных кровососов, которые если чего и хотят – то только денег, золотых унитазов, крови и личного гарема из 500 девственниц. Такое имеет место быть, хоть далеко не всегда, но лишь в непродолжительных периодах. А дальше, рано или поздно у автократа появляется Идеал, Мечта, Образ. Словом, у него появляется план того, какой он хочет видеть принадлежащую ему страну. Это совсем не означает, что этот план может быть хорошим и прекрасным, не делает диктатора славным и милым. Это никак не мешает воровству, непотизму и наплевательскому отношению к людям. Но наличие глобального видения и желания достичь какого-то определенного состояния отрицать нельзя. Даже диктатор совсем небольшого Парагвая генерал Стресснер – и тот мечтал о Великом Парагвае, вводил войска в Доминиканскую республику и угрожал соседям (в скобках замечу, что описание жизни и судьбы генерала Стресснера будут весьма полезны для тех, кто хочет побольше узнать о сути современного российского режима и его дальнейших возможных перспективах).

Посмотрим, в этой связи, на российскую ситуацию. Согласимся с тем, что как бы не относились к российскому президенту, любили бы мы его или ненавидели, но мы не можем не замечать глобального плана в отношении России, о котором он вообще говорит довольно давно – последние лет 10. В нем много размытостей и неясностей, но глобально мы понимаем, что его политический идеал лежит где-то в такой области: стать «сильным региональным игроком, который контролирует соседей, не зависит от США, НАТО и Евросоюза, поддерживает консервативные ценности и на словах не забывает про демократию». Неважно, насколько этот идеал может казаться нам правильным или не очень, важно, что он имеется.

И кто же смог бы его унаследовать и продолжить дело?

Его окружение, так давно живущее вокруг него, плетущие вокруг него и гнезда, и интриги – отравлено деньгами и порочностью. Оно готово развязывать внутриклановые войны в любой момент, выкручивать друг другу руки, вытряхивать деньги, высасывать деньги из бюджета, требовать и клянчить деньги… В их сознании столь много денег, что даже непонятно есть ли там что-то еще. По большому счету, всем этим людям глубоко плевать на страну, их волнует что-то личное, что-то свое – дети, семья, счета, дома. Они уверены, что договориться можно всегда и с кем угодно, а лояльны постольку, поскольку текущий режим пока что обеспечивает им больше возможных бонусов, чем будет доступно после его свержения. Они не его по-настоящему, они лишь при нем.

Верные партийцы? Депутаты парламента? Они могут менять убеждения так быстро, как это только возможно – по той простой причине, что ни во что не верят, ни в Бога, ни в Дьявола, ни, тем более, в президента. Непарламентская оппозиция? Оппозиционеры? «Прогрессивная общественность»? Тем более нет, хотя бы потому что он ей никогда бы не стал доверять, потому что сложно представить ситуацию, где всех этих людей допускают до российских выборов и они побеждают, и, главное, совершенно чем она отличается от массы «верных партийцев и депутатов». По большому счету – лишь декларируемыми взглядами, в остальном у них находится столь много общего, что иногда сложно провести грань.

Что же остается?

Как это ни странно, остается народ. Остается демократия. Которая позволит людям сказать свое мнение, которая позволит пройти в систему и сторонникам, и противникам текущего курса. Потому что, будучи организованной по правилам и соблюдаемой, демократия пускает во власть по большей части именно тех, кого действительно волнует и заботит страна. Можно вспоминать кастовость британской политики, кланы политики американской, семьи и клубы политики французской – но нельзя отрицать, что всех их волнует состояние собственной страны – ведь от этого и зависит их будущее. А самое главное – демократия проживет дольше чем он сам.

Он бежал от нее так долго, петлял по лесам и оврагам. Он избавлялся от острых вопросов, а не отвечал на них. Уничтожал оппонентов, а не побеждал их. Продавливал свою линию, а не пытался спорить.

Но вот, пробежав так долго, он вышел на пустой берег и стало понятно, что дальше бежать не получится. Все в нем противоречит принятию такого решения, весь его предшествующий опыт и политическая платформа. Но именно ему и предстоит сделать этот выбор – создавать ли систему, которая может существовать без него и его окружения или окончательно замкнуть все на себя, тихо ожидая собственной смерти и последующей неразберихи и хаоса.

И в этом выборе мы ему помочь не способны.