Покойный Суслов рассчитал все правильно — после брежневских восемнадцати лет новую эпоху начинать было сразу нельзя, надо было даже самому привыкнуть к нестабильности — а бравый Андропов оказался идеальным ее производителем. «Мы не знаем страны, в которой живем», — торжественно объявил он на первом своем заседании Политбюро в кремлевской «ореховой комнате», и сидевший по левую руку от него 77-летний премьер Тихонов важно кивнул — не знаем, ох, не знаем. В отличие от брежневских лет, когда заседания Политбюро походили больше на встречи ветеранов охотничьего клуба, теперь все выглядело так, будто собрались смертники перед расстрелом: было понятно, что сейчас что-то изменится, причем не к лучшему. Даже те, кто рассчитывал оказаться выгодополучателем новых порядков, заметно нервничали: тот же Тихонов, например, расколол надвое блюдце под своей чайной чашкой, и Андропов в ответ зловеще хохотнул — «это на счастье».
Мы его видели в программе «Время» и по «России-24», и еще по «Лайфньюс» много раз. Молодой брюнет с челочкой, усредненный облик комсомольского функционера, пиджачок и галстучек. В титрах пишут имя и фамилию, а могли бы написать кличку, потому что мелких (а он мелкий, за такое хулиганство обычно даже не сажают) криминальных деятелей принято называть по кличкам, и его мы тоже знаем прежде всего по кличке — «пранкер Вован».
Вытаскивание субкультур из подполья, встраивание их в систему — у нас это пытались делать еще в Советском Союзе, рок-клубы, качалки, кружки каратэ и прочее; это все было на грани политики и поэтому, видимо, все было так нервно и странно, а в постсоветские десятилетия — уже иначе, уныло и с лейтмотивом «так положено». «Областной комитет по делам молодежи приглашает турникменов и скейтеров», тоска зеленая.
А потом вдруг как будто мастер какой-то вмешался, процесс вырвался на какой-то невероятный даже по мировым меркам уровень.
У антипутински настроенной части российского общества сегодня нет ни ресурсов, ни сил, чтобы всерьез называться оппозицией. Это довольно разрозненная общественная группа: кого-то можно назвать фрондой, кого-то даже диссидентами, но никто из этих людей сейчас не борется ни за приход к власти, ни за смену режима. Политически в России сейчас застой, а в условиях застоя любая активность противников власти — это что-то вроде компьютерной игры: ни на что не влияешь, ни на что не претендуешь, но при этом вовлечен в процесс до такой степени, что эмоций и нервов тратится не меньше, чем если бы это была не игра, а реальная жизнь.
И бонусом — Ортега о Горби-дрим:
Единственный сюрреалистический эпизод романа — превращение Ельцина в Кашина («Это у меня нет пальца!»), и это довольно дерзкий трюк, потому что Кашин как Ельцин медведевской перестройки (Медведев в романе, в отличие от Путина, как раз есть) — это вполне катастрофический диагноз той постсоветской реальности, которую в романе Кашина так старательно строил Горбачев. И если выбирать между ролью Ельцина и ролью Пелевина, то я бы советовал Кашину быть все-таки писателем, тем более что новой перестройки ждать неоткуда, а книга, наоборот, получилась хорошая.
противовес нашему Пушкину — Шекспир
——————————————
——————————————
противовес Кашину — никто