За чертополохом

Леонид ВОЛКОВ, специально для «Кашина»

Одним из первых текстов, которые я прочитал на «Кашине» был текст Павла Никулина про непростые отношения шведских НС и шведских антифа.

Как бы совсем не про Украину и как бы совсем не про Россию (и вообще, по этому заголовку я кликнул, конечно, из-за предупреждения «Осторожно, лексика»), рассказ Никулина содержит одну очень важную отсылку, которая о многом меня заставила вспомнить и снова подумать.

— Теперь отношение к Майдану всех левых Швеции или даже Европы зависит от того, что скажет Шован, когда придет в себя, — говорил мне местный антифашист, выходец из России, — Я надеюсь, он скажет «Слава Украине», но это вряд ли, конечно. Он скажет: «Слава Путину, Крым наш».

Вспомнил я вот о чем. Год с июля 1995 по июнь 1996-го моя семья провела в Германии. Папа, профессор-математик, получил стипендию фонда Александра фон Гумбольдта для молодых ученых, эта стипендия подразумевала год работы над совместным проектом в одном из немецких университетов; мы жили в Дрездене. В России я учил в школе немецкий, поэтому в Дрездене ходил не в какую-то специальную школу для иностранцев, а в обычную школу, в городскую физмат-гимназию, в 10-й класс. Это был отличный год, но настало время возвращаться — в первых числах июля. То есть через несколько дней после второго тура президентских выборов в России, тех самых, «Голосуй или проиграешь». Это было важное политическое событие, и вся семья за ним напряженно следила: родители серьезно думали о том, стоит ли возвращаться домой в случае победы Зюганова, и если не возвращаться — то как, собственно, где и на что жить, ну и так далее. В Германии российские выборы тоже были многим интересны, и я помню, что мы их обсуждали на уроке обществоведения, и даже пару раз с одноклассниками. Впрочем, обсуждением это было назвать трудно: моих одноклассников, равно как и учительницу обществоведения, интересовал только один вопрос: каковы шансы на победу у Михаила Сергеевича Горбачева. Мне, следившему за российской политической жизнью очень внимательно, этот вопрос представлялся очень смешным, и я пытался как мог терпеливо объяснить, почему Горбачев активным участником кампании не является и больше, чем пол-процента не наберет (столько и набрал). Немцы не понимали: они все до одури любили Горби, который вернул им единую Германию, и искренне недоумевали, почему в России его совсем не любят.

То, что жители той или иной страны знают про внутреннюю политику, и то, как на нее смотрят и чем она представляется снаружи — это две огромные разницы. Особенно если речь идет о политике российской — то есть, с одной стороны, очень непрозрачной, и, с другой стороны, мало кому в мире интересной. Мы-то можем сколько угодно думать, вслед за Дмитрием Киселевым, что во французских городках и немецких деревнях только и думают думу о том, как Россиюшке еще пуще нагадить, но на самом деле Россия, которая первостатейной мировой державой не является, не интересна никому, кроме самых узких специалистов. Особенно когда она занимается своими делами и не сбивает гражданские самолеты. Где-то я видел красивую цифру, что среднестатистический американец думает о России то ли в 50, то ли в 70 раз реже, чем среднестатистический россиянин об Америке — и склонен считать, что такая цифра вполне соответствует политическим реалиям 2014 года. Да была бы и первостатейной: как будто в России, например, за пределами того же узкого круга экспертов, кто-то понимает хотя бы приблизительно, в чем сейчас состоит американский или германский внутриполитический дискурс, и может на пальцах рассказать про Obamacare или про бюджетную войну Мюнхена и Берлина. А из российских политиков понимает кто-то? Кстати, вот правда, интересно: много ли в Кремле людей, которые на постоянной основе занимаются тем, что думают про внутриполитические расклады в других странах, строят валидные политические прогнозы и предлагают руководству сценарии на тему «а что мы будем делать, если Шотландия отделится и правительства Кэмерона уйдет в отставку, с кем будем строить отношения в Лондоне и вокруг какой повестки?». Наверняка такие люди есть — и наверняка их очень мало. Зеркально, и в Брюсселе, Вашингтоне, Лондоне или Пекине есть, конечно, люди, которые думают о каких-то российских внутриполитических сценариях и пишут какие-то докладные записки; людей таких, скорее всего, очень мало, а квалификации их, вполне вероятно, небесспорна.

И мы часто не очень хорошо понимаем, что и как влияет на этих людей. Здесь не работает «закон больших чисел», нет никакого миллиона экспертов, которые выдают усредненное экспертное мнение. Есть какие-то живые конкретные люди, конкретный Карл и конкретная Марджори, сотрудники соответствующих отделов, которые обладают ограниченным (как и у любого человека) кругом общения, и на основании общения с этим кругом и изучения каких-то источников, они пишут свои записки. Эти записки подшиваются в папочки, и хранятся вечно, никому не интересные. А потом вдруг наступает такой момент, когда политическое решение по России принять надо, и Россия становится вдруг интересной лицам, принимающим решения. «Так, у нас там был вроде такой Карл в Департаменте внешней политики, отвечал за Россию, Казахстан и Филиппины, тащите все его записки, почитаем». И рррраз: записки Карла (трезвый он их писал или нет? добросовестно или халтурничал? с пониманием дела, или лишь бы написать?) становятся основой для принятия ответственных политических решений. Не верите? Почитайте наугад какие-нибудь случайно выбранные депеши из Викиликс относительно какого-либо предмета, в котором вы хорошо разбираетесь. Посмеетесь.

Такая система часто приводит к тому, что важную роль при взгляде снаружи играют совсем не те люди, которые на самом деле играют ее внутри. Так получилось, что мои одноклассники думали о реальности президентских шансов Горбачева. У Никулина тоже про это есть — там вскользь упомянуто, что важным фактором, влияющим на мнения в среде европейских левых, является позиция Алексея Сахнина; Сахнин — человек хороший, и в узком кругу политических активистов достаточно известный, но именно что в узком кругу активистов. Его имя ни о чем не скажет широкой публике в России, как, например, и имена некоторых либеральных политиков, которые, однако, существенно влияют на принятие решений относительно России в политических кругах США и Евросоюза сейчас.

Кроме Карла и Марджори есть, конечно, журналисты, корпорации и много других источников формирования политической позиции. И тем не менее зачастую политическому деятелю одной страны гораздо легче стать заметным и влиятельным в глазах политиков другой страны, чем у себя дома. Просто надо случайно подружиться с Карлом или оказаться на одном круглом столе с Марджори. Или часто общаться с влиятельными журналистами. Или быть заметным благодаря неполитическим аспектам своей деятельности. Короче, много есть вариантов, и в каждом из них не так уж много смысла: зачем инвестировать в свое политическое кредо за пределами своей страны, ведь в голоса избирателей внутри страны это никак не конвертируется?

Зачем? За одним: на тот случай, если власть в стране в скором времени сменится не в результате выборов. Тогда, в критический момент, и мнение иностранных партнеров может оказаться значимым.

Представим себе, что день «Д» по тем или иным причинам наступил. Путина табакеркой пристукнул Чубайс за уход от рыночных идеалов, или Рогозин задушил шарфиком за малодушное сотрудничество с либералами. Не суть важно. Начнется борьба за власть. Скорее всего кровавая, скорее всего жестокая. И позиция Запада (а также Китая) будет существенным фактором в этой борьбе. На кого они готовы поставить ставку? С кем они готовы работать? С тем, кого знают. На это мнение, вероятно, во многом сориентируется бизнес, и прочие группы влияния, которые в силу своего генезиса заинтересованы в максимальной политической стабильности, в максимально мягком переходе власти. И если консолидированное представление о такой переходной фигуре у бизнеса и внешних партнеров будет, то это существенно снизит риски того, что переформатирование власти пойдет по самым кровавым и непредсказуемым рельсам.

Но сейчас такой фигуры нет вообще. Интерес к России еще недавно был на минимуме: ничего не происходило, Путин играл по правилам, собирался править вечно, обязательства исполнял. Были у иностранных политиков заботы и поважнее. И был вакуум. Его заполняли собой, пожалуй, два человека: Гарри Кимович Каспаров в Америке и Михаил Михайлович Касьянов в Европе. Каспаров — колумнист Wall Street Journal, лоббист закона Магнитского, и просто человек, имя которого всем известно и позволяет открывать любые двери — пожалуй, кроме Горбачева, Путина и Каспарова, нет сейчас в мире ныне живущих россиян, имя которых знал бы каждый образованный человек в любом уголке планеты. Касьянов — бывший премьер-министр, интегрированный в европейский политический истеблишмент, успешный реформатор либеральных взглядов, партия которого, РНДС, имела статус ассоциированного членства в ALDE, одной из влиятельных фракций Европарламента. Осознанно или нет, но оба — и Каспаров, и Касьянов — безусловно имели политический расчет на то, что в случае резкой смены власти в России они окажутся востребованы, как очень известные на Западе люди, понятные и предсказумые партнеры, люди, на которых можно сделать ставку. Хорошо это или плохо, но их ставка не сыграла: краха режима не случилось ни в 2008, ни в 2011 году, и те инвестиции, которые Каспаров и Касьянов продолжали делать в сохранение связей и поддержание своего реноме в США и Европе, соответственно, пропали безвозвратно. Увы для них, сконвертировать затраченные ресурсы в стартовый политический капитал в постпутинской России они не смогли.

И кто теперь? А никто.

И я не могу не смотреть на это, как на окно возможностей. Дело в том, что, так уж получилось, я являюсь сторонником Алексея Навального. И я считаю, что это и в интересах России, и в моих интересах, чтобы именно Алексей Навальный пришел к власти после Путина. И вот именно это заставляет меня тратить сейчас много времени, сил и денег на проект «Один Вопрос к Ив Роше», который, возможно, многим кажется странным. Потому что декларируемая цель проекта может показаться какой-то ну, что ли, мелковатой — вот, призвать корпорацию в ответу, при том что мы понимаем, что, скорее всего, российский суд ее ответом утрется, и только. Но есть декларируемая цель (которой, безусловно, очень хочется достичь), а есть ведь и побочные, которых хочется достичь заодно. Про одну из них я как-то рассказывал у себя в блоге: хочется, чтобы российские экспаты в Европе, которых становится все больше в последнее время, наконец ощутили себя влиятельной политической силой. (А никак лучше себя не почувствовать силой, кроме как через маленькую совместную историю успеха). А другая побочная — а может и главная — цель в том, чтобы заполнить имеющийся вакуум и вбить в сознание европейцев — граждан, журналистов, евродепутатов, политического истеблишмента — простую как три копейки мысль: «Алексей Навальный — главный политический оппонент Владимира Путина». Именно поэтому я и таскаю эту строчку по всем текстам, которые я пишу и публикую по проекту «Один Вопрос к Ив Роше», даже когда надо мной в связи с этим посмеиваются.

Поэтому — и еще потому, что я действительно так считаю.