Что-то определенно происходит; такие вещи за годы практики я научился чувствовать почти безошибочно. Любой разговор, хотя бы по касательной связанный с судьбами родины, срывается теперь на выяснение каких-то слишком абстрактных по нашим временам вещей. Я знакомлюсь со знаменитым человеком, и вместо того, чтобы обсуждать с ним его биографию, в которой в любом случае есть что обсудить, мы три часа спорим о том, что такое Россия — третий Рим или республика Русь. Я беру интервью у заведомого аутсайдера региональных выборов, и даже честно пытаюсь обсудить с ним его электоральные перспективы, но уже через несколько минут я спрашиваю его, как бы он сформулировал русскую национальную мечту, и мы начинаем говорить о нашей национальной идентичности. Споры о событиях на Украине почти всегда переходят в споры о том, как правильнее относиться к людям Донбасса — понятно, что они не украинцы, но кто же они тогда, русские или советские, намертво законсервированные в своем девяносто первом году? Глупый вопросник журналиста Панюшкина, что называется, взрывает интернет — все почему-то хотят ответить, что значит быть русским, и какие у русских отличительные особенности.
