Боб Макар и его стены

Александра СИВЦОВА, специально для «Кашина»

Я захожу в разрисованный подъезд. Там меня встречает Борис Макаров — художник настенной живописи в Дубне. Известен как Боб Макар. Одет в лохмотья: разорванная майка и камуфляжные брюки. Все в краске.

— Здрасьте, проходите. Я сейчас чай налью, крепкий пуэр. Взбодримся. А обувь снимать не надо. Беспорядок – мое все. В порядке не получается.

Квартира Бориса украшена картинами. Все его. Других художников нет, потому что денег не хватает. Квартира-мастерская оправдывает все ожидания о том, как должна выглядеть квартира холостяка и художника одновременно. Каждая вещь не имеет своего места: чайник можно поставить на пол, и он там будет также гармонично смотреться, как и молитвенник возле пепельницы в виде марихуаны.

— Борис, какой смысл в вашей работе?

— Сейчас мы попробуем его отыскать.

Он уходит на кухню.

Пока Борис ищет смысл работы в другой комнате, я присаживаюсь на диван, сделанный из двух автомобильных кресел и рассматриваю комнату. В квартире не стены, а картины: на меня смотрят нарисованные то полуголые женщины, то рыбы. Я, кажется, смотрю рисунки мальчика, который по детской привычке рисует что-то доброе и мультяшное, но в это же время девушки его уже интересуют. Только у Боб Макара все наоборот. Ему 50 лет, и это с возрастом его потянуло в мир детства. Через несколько минут художник возвращается. В руках у него чайник.

— Я думаю не о смысле работы, а о смысле жизни вообще. Раскрашивать стены — моя работа. Рисую, а народ ходит, шумит. Бывает, ты начал работать, а тут человек приходит и говорит «что за дерьмо вы делаете». Поэтому я рисую рано с утра.

Борис разливает чай в глиняные кружки. Делает большой глоток и продолжает:

— Есть несколько художников, которые пишут пейзажи. Они известны. Все учились и все правильно пишут. Я это делаю, наверное, не правильно, — Боб Макар равнодушно пожимает плечами, — Я не учился нигде. Но мне нравится смотреть чужую живопись. Она вдохновляет.

— А художники?

— А художники- нет. Я не понимаю их тусовки, зависти. Среди них это очень бытует. Где общая выставка, там деньги. Я ощущаю там неприятеля.

Боб Макар рисует на стенах около пяти лет. Он принимает заказы как у городских властей, так и у частных заказчиков. Поэтому одновременно он может раскрашивать детский сад и ночной клуб. Картины художник тоже пишет, но основной заработок все же стены. После армии, еще при СССР, Борис знал, что рисованием себя не прокормишь. Это были те времена, когда человеку приходилось бросать любимое дело, если оно не приносило в дом хлеба. Тогда еще молодой, чуть старше двадцати, он пошел работать слесарем в котельную. Там его затянула не работа, а алкоголь. Чуть позже в нашем разговоре про его работу слесарем он вспомнит «Тогда мы могли с бригадой вместе побухать. Это нормально считалось». Вот и бухали они почти каждый день. Борис уходил в запои, пропадал, ввязывался в драки, но все равно продолжал рисовать. Через несколько лет его перевели с должности главного энергетика на должность главного художника, где он проработал три года. Пить Борис не останавливался, и в один день, когда он пьяный и полуголый попросил у буфетчицы в столовой бутылку водки в разгар рабочего дня, его решили уволить. После этого он беспробудно пил полгода и пропадал у неизвестных людей месяцами. Родители просили закодироваться, и с того времени художник уже как 20 лет не принимает алкоголь.

Борис подает мне булочку к чаю и ухмыляется:

-Кушай, а то исхудаешь совсем. Ты похожа по комплекции на мою бывшую. Малолетка была, разница в возрасте 24 года. Она ушла через три года. Последние музы все уходили от меня. Но значит так надо было. А сейчас такой голод, так хочется женщину, музу.

Художник тяжко вздыхает и ложится на диван, закинув руки за голову. Долго смотрит на меня ухмыляясь. Над ним висит картина. Рыжая, голая девушка. Она моет пол.

-Так вот она, женщина, рядом с вами,- пытаюсь я как-то прервать неловкую паузу. -Обернитесь, Борис. Сами ее и нарисовали.

-Не, живую надо. А не складывается почему-то. Было три гражданские жены, две девушки, и дама сердца. Сейчас Н-И-К-О-Г-О,- он грустно тянет каждую букву. — В мирской жизни у меня уже ничего нет. Плотская любовь? Ну да, хорошо. Но не более того. Если раньше ты к этому стремишься. Возраст влияет, конечно. Хотя не тот возраст, чтобы совсем не надо было. Пока еще борюсь. Блудный бес всегда побеждает, он самый сильный. А вообще, знаешь, женщина отвлекает от рисования. Она не может только расслаблять. Вот мы с моей второй гражданской женой порно комиксы вместе рисовали. Так вскоре и расстались, так надоели друг другу, хотя любимым делом занимались, да еще деньги за это платили.

-А как уходить вовремя?

-Легко! Главное сказать «Извините, подайте шляпу и пальто. Мне пора, Адъес, Амигос, чао-чао!», — Борис раскатисто смеется. -Но заткнуть им фонтан, порой, хочется лещом таким крепким. Замолчи женщина! Я ж импульсивный очень. И подраться иногда хочу, но только не с женщинами.

Борис в молодости занимался единоборством, тайским боксом. Из-за его вспыльчивости он много участвовал в драках. И сейчас, в 50 лет, он кажется слишком энергичным для размеренного образа жизни. Я пытаюсь представить его в 20. Красивое ясное лицо, голубые глаза, широкие плечи, в них всажена, как дуб, толстая шея, большие кулаки. Становится понятно, почему у художника нет передних зубов. Их выбили еще до армии в одной из драк. После этого были вставные, но недавно их выбили на тренировке. Борис занимается борьбой в небольшой группе. Уже не для того, чтобы научиться драться, а для поддержания формы.

Пока Боб Макар уходит на кухню, я осматриваю всю квартиру. В его спальне стоит несколько кроватей и матрац. Везде разбросаны газеты, фотографии, краски, кисточки, молитвенники. По середине комнаты стоят 20 голых женских манекенов. Их Борису отдали просто так. А он не знает, что с ними делать. Один из манекенов, уже раскрашенный в черный цвет, висит в прихожей. Через несколько минут художник возвращается и резко произносит:

-А вообще, знаешь, в Бога надо верить. Я недавно стал верующим. Господь позвал.

-А как Вы пришли к вере?

-Как-то пришел. Я в 33 года крестился, просто так. Сначала носил крестик. я потом было время – снял его. Снял, потому что дурак был. После операции на аппендицит в 49 лет как будто что-то лишне убрали. Это мое второе рождение. Сейчас молюсь утром и вечером. Бывает, забуду. Тогда надо прощение просить у Господа.

-И какой Бог у Вас?

-Под Богом я подразумеваю только православного. Это единственная правильная вера.

***

Мы едем на Волгу в машине Бориса. На набережной надо дорисовать стену. Ее заказала разрисовать мэрия.

-Как остановится работать? Ведь можно до бесконечности что-то рисовать,- спрашиваю я.

-Все правильно. Так и надо. Пока не надоест. На работы я смотрю свои и всегда оцениваю по смыслу «можно было сделать и лучше».

По дороге к Волге мы не разговариваем. «Богу взывати, Аллилуйя»,- из магнитолы вырываются молитвы одна за другой. Машина Бориса очень напоминает его квартиру, только в уменьшенном формате. По всему салону разбросаны кисточки вперемешку со спортивным инвентарем. Карину дополняет толстая библия. Она лежит справа от художника.

Уже на месте я рассматриваю рисунки Боб Макара. Там рыбы умные, угрюмые, веселые. Как будто очутилась в городе, где каждый занимается своим делом. Город в ярком сине-голубом тоне. Внизу рисунка надпись «лох».

Борис выходит из машины через пять минут. Улыбчивый, чешет свои глаза, берет миску с серой краской и начинает раскрашивать.

— Сами по себе лица придумываются. Эскиз на каждую рыбу, ни в коем случае. Все из головы. Было слово лох, а станет рыба. А знать об этом никто не будет, — художник довольно ухмыляется и зарисовывает надпись.

-Какие ощущения, когда на ваших рисунках пишут дурацкие слова?

-Меня это очень обижает. Это искушение. Раньше вообще очень хотелось найти и побить тех, кто пишет это. Сейчас немного тише. Если кто мне в лицо посмеет сказать что-то, я пасть порву, — грубо произносит Борис. -Бабка недавно наругала «Это вы тут что рисуете, делать вам нечего!» Часто, когда я только начинаю закрашивать стену, люди не понимают, что это только первый этап работы. Тогда они громко ругаются. Но если хам скажет что-то грубое, то лучше пусть не говорит. Бывали случаи разные, — хмурит брови Боб Макар.
Татуированные руки художника макают кисточку в розовую краску. Кисточка уверенно и легко скользит по стенке и вырисовывает рыбу. На каждую требуется около 20 секунд. Борис продолжает:

-Раз на выставке ко мне подошел молодой человек и сказал «ну не нравятся мне твои работы, не нравишься ты мне», а потом еще спрашивает у меня, почему другие художники на стенах не рисуют. «Ты меня спрашиваешь? Я же не должен бросать рисовать, потому что тебе не нравится»,- переходит на крик мужчина.- Не моя вина, что других уличных художников нет. Я единственный подобный в Дубне.

-И много у вас сейчас проектов?

-Сейчас я работаю сразу с несколькими стенами. Это и бар, и стена жилого дома, и набережная. Мне нравится видеть результаты. Это путь вверх. А то если ты будешь считать, что самодостаточный, то это только путь вниз. Чем хорош путь вверх? Ты всегда идешь вперед, но не достигнешь никакой точки, чтобы она была абсолютной.

К нам подходит отец с дочкой. Девочка держит в руках плюшевого кота:

-Нарисуете его тут? — спрашивает отец

-Только если как утопленника, а то что ему среди рыб делать?- посмеивается Борис.

Борис радуется, когда к нему подходят дети. Для него они – главные ценители. Поэтому в его рисунках нет ничего злого и угрюмого. Я вижу только одну рыбу с унылым лицом. –Видимо я сам тогда пришел в плохом настроении, вот и передал его в рыбе, — ловит мой вопросительный взгляд художник. В Дубне Борис Макаров просит за рисунки в несколько раз дешевле, чем в дргуих городах, так как Дубна его родной город и художник хочет здесь навести красоту. Некоторую работу он выполняет бесплатно. Например, за детский садик плату не берет. Раскрасит за просто так. Потому что по-другому нельзя в его понимании.
Борис неодобрительно качает головой и цокает языком:

— Несколько лет назад я прилетел из Амстердама и понял, что хочу поближе к природе. В Амстердаме жил бы у знакомых художников, раскрашивал бы им кофешопы… Но Господь отправил меня в деревню. Вот в деревне с мужиком соседом дрова кололи, он попросил раскрасить дом. Сделал за бесплатно. Церковь еще есть. Я же начал Богу молится, в храм ходить. Батюшке помогаю его восстанавливать. И буду стены церковные расписывать, если попросят. Но денег ни с кого не возьму там. Я лучше еще чай им привезу.
Недалеко от разрисованной стены стоит стульчик. После долго работы, Борис любит садиться в него и отдыхать:

— Ко мне очень плохо относится директор художественной школы. Он настраивает против меня всех приближенных к нему художников. Я слышу ужасные отзывы о своей работе от неизвестных мне людей искусства. У меня удалось, получилось рисовать на стенах. Он посмотрел, почувствовал эту зависть.

-Почему зависть? Он же сам директор художественной школы.

Борис повышенным голосом продолжает:

-А как тут без зависти, если человек занимается не своим делом. Должен быть художником, а стал директором. Я его не вижу уже несколько лет в городе, слава богу,- перекрещивается Борис. -Так бы морду хотел набить. В высказываниях надо быть осторожным. Понимаешь? Мне говорят, что я уродую картину всего происходящего вокруг себя. В общем, я для них редкая тварь, которая не то что плохо пишет, а уродует. Меня еще опустить пытаются, что я дешевле гастарбайтера. Мол, профессионалы за так дешево не рисуют, — Боб Макар фыркает как недовольный кот. — Слава богу, что я дешевле, а иногда и бесплатнее. Это для меня комплимент.

Художник снимает кепку и стирает пот со лба. Нас немного разморило. Борис смотрит на меня уставшим взглядом:

-Тут не в деньгах дело. Я то делаю дешево, потому что город родной и любимый. Да, я порой не могу заплатить за съемную квартиру. Но тут сейчас не это важно… Слушай, поехали в кафетерий? А то я проголодался.

Борис складывает вещи в машину и улыбается широкой беззубой улыбкой:

-Ну что, поехали?

Машина едет 40 км/час.

-Я с директором художки общался в интернете. Потом послал их всех. Никакие доводы они не принимали, а аргумент убийственный. Там, на стене, было нехорошее слово. Но всех возмутило не оно, а то, что я рисую на нем, закрашиваю, — художник грозно поднимает палец вверх. — Такое неприятие у них ко мне. Одна женщина мне сказала: «Лучше бы вам поучиться. Я такая притязательная, у бабушке на чердаке нашла книгу с художниками и могу сказать, что такое искусство», — кривляется Борис женским голосом. — Я же не претендую на лавры какие-то. Мне бы слово зарисовать. А им стало плохо от этого.

Мы заезжаем в кафе. Там с Борисом ласково здоровается продавщица. Его тут знают: постоянный клиент. Булочки часто покупает. Борис угощает меня мороженным:

-Санек, мне скоро пора на тренировку идти.

-А давайте вы опишете себя одним словом, и я поеду домой?

-Одним? Ремесленник тогда. Знаешь, я рисовать всегда буду. До смерти своей, если со здоровьем все будет хорошо. Без этого никак. И пусть все смотрят на меня как на сумасшедшего. Мне плевать.