Сегодня 25 лет со дня, когда в СССР выбрали народных депутатов. Новые тексты к таким датам пишут те, у кого старые плохие. Вот мой текст 2009 года, писал для сайта «Русский мир»:
«На вас возложена миссия Учредительного собрания», – забавно, но эти слова Михаил Горбачёв произнёс осенью 1991 года, обращаясь к депутатам последнего Верховного совета СССР – странного, ни на что не повлиявшего, просуществовавшего всего два месяца и ныне забытого даже историками. Тот Верховный совет, сформированный по пропорциональной системе из депутатов парламентов республик распадающегося Союза, должен был заменить фактически самораспустившийся в сентябре девяносто первого Съезд народных депутатов СССР, но не сумел даже набрать кворума, когда депутаты собрались обсудить Беловежские соглашения. Горбачёв и тут ошибся: обещал миссию, а вышла судьба Учредительного собрания, да и та очень условная. Без шума, без скандала, даже без матроса Железняка. История советского парламентаризма закончилась ещё бесславнее, чем история самого Советского Союза. Когда над зданием Сената спускали красный флаг, это было хотя бы заметно, а самороспуск Верховного совета СССР шёл в теленовостях предпоследним сюжетом.
Конечно, со словами о «миссии Учредительного собрания» нужно было выступать не осенью девяносто первого, а весной восемьдесят девятого. Хотя, наверное, в каких-то специальных словах никакой особенной нужды и не было, всё было ясно и так. До сих пор никто, включая самого Михаила Горбачёва, не смог объяснить, зачем был нужен именно этот формат – создание двухступенчатой (Съезд народных депутатов – Верховный совет) парламентской системы, новое сложносочинённое избирательное законодательство и так далее. Существовавшие до 1988 года законы вполне позволяли, ничего в них не меняя, провести альтернативные выборы Верховного совета СССР 12-го созыва, но вот Горбачёву зачем-то потребовалось создавать нарочито новую систему со съездом, отсылающим своим названием к ещё модным тогда «ленинским нормам» (съезды советов и т. п.), а по форме – даже не к «учредиловке», а к земским соборам с их мультисословностью и мультиформатностью. Стоит, очевидно, напомнить, что по-настоящему, с предвыборной борьбой и избирательными участками было выбрано только две трети Съезда, ещё одна треть формировалась на пленумах ЦК КПСС и общественных организаций, причём оставшееся в памяти у многих словосочетание «красная сотня» эту треть характеризует не вполне точно: минуя «всеобщие равные тайные и прямые», на Съезд попал не только Михаил Горбачёв, но и, к примеру, Андрей Сахаров, избранный по квоте Академии наук СССР.
Сегодня, если спросить кого-нибудь (не тинейджера, разумеется, и я даже не упрекаю тинейджеров в невежестве – в самом деле, обязаны ли они это знать?): «Кого из народных депутатов СССР вы помните?» – полагаю, многим прежде всего, кроме уже названного Сахарова, придут на ум имена Юрия Афанасьева, Гавриила Попова, Анатолия Собчака, Сергея Станкевича и других «межрегионалов». Люди с более цепкой памятью вспомнят Евдокию Гаер или отчаянно выдвинувшегося против Михаила Горбачёва, когда избирали советского протопрезидента, председателя Верховного совета, мэнээса из Мурманской области Александра Оболенского. Совсем уж эстеты назовут харьковского таксиста Леонида Сухова.
А депутатов при этом было две тысячи двести пятьдесят человек.
Вначале, конечно, это не так бросалось в глаза – микрофонов в зале было двенадцать плюс один на трибуне. Для полутора-двух десятков ярких ораторов вполне достаточно, и страна поначалу была настолько увлечена, скажем, спорами депутата Сахарова с депутатом Червонописским об афганской войне (депутат Евтушенко даже написал по этому поводу стихи «Брось, речистый, плечистый афганец, кулаком над учёным трясти»), что трудно было думать о чём-то другом. И, когда уже ближе к концу I Съезда прозвучали слова Юрия Афанасьева об «агрессивно-послушном большинстве» (речь шла о выборах «малого парламента» – Верховного совета СССР из числа народных депутатов большого Съезда), наверное, не все сразу поняли, что он имеет в виду.
В действительности же Афанасьев, может быть, первым понял, что цветущая сложность I Съезда – всего лишь более эффективный, чем прежний советский псевдопарламентаризм, инструмент контроля. Когда большинство лояльно Горбачёву, красноречие трибунного Собчака или того же Афанасьева ни на что всерьёз не повлияет – ну, скажет Афанасьев про «агрессивно-послушных», а сила-то всё равно на их стороне.
Вероятно, поэтому уже через год после сенсационного I Съезда будничный третий спокойно перевёл Горбачёва из протопрезидентов в президенты, новыми звёздами союзного парламента стали депутаты из группы «Союз» (полковники Алкснис и Петрушенко, Коган из Эстонии и Блохин из Молдавии, даже Сажи Умалатова – кто слышал о них весной восемьдесят девятого?), а демократы переместили точку приложения своих сил на Моссовет, Ленсовет и Верховный совет РСФСР. IV Съезд, на котором вице-президентом избрали Геннадия Янаева (помните знаменитое «жена не жалуется»?), на фоне мрачной зимы девяностого – девяносто первого выглядел уже безнадёжным советским рудиментом при том, что в зале сидели ровно те же депутаты, которых выбирали весной восемьдесят девятого и на которых смотрели, затаив дыхание, летом того же года. Буквально те же люди – разве что без Сахарова, который умер, и без Марью Лауристин, которая вместе с другими прибалтийскими депутатами, поддержавшими независимость своих республик, перестала приезжать в Москву на съезды весной девяностого.
Это и сейчас не вполне очевидно, а тогда вообще звучало бы бредом, но всё же, если пофантазировать, не рассредоточилась бы по республиканским и столичным парламентам межрегиональная группа, остался бы Съезд центром советской политики, перетянули бы Собчак с Афанасьевым на свою сторону «агрессивно-послушных» (а они же вполне были способны «перетянуться»!) – и сложилась бы судьба Советского Союза совсем иначе. В 1994 году выбрали бы новый съезд, может быть, нового президента СССР (Ельцина?), но для этого «межрегионалам» пришлось бы просидеть в оппозиции пять лет. А кто тогда был к этому готов, да и, главное, зачем, если власть сама падала к ногам безо всяких формальностей и конституционных процедур.
Итог закономерен: как и большинство перестроечных советских институтов, Съезд очень быстро, может быть, даже трагически быстро, пережил эту эволюцию от сенсационно-прогрессивного явления до уныло-архаичного, от Сахарова до Лукьянова. Эксперимент по привитию на российскую почву свободного парламентаризма провалился ещё до формального своего завершения, ну а что было потом – это и так все помнят. Танковые выстрелы, закрывшие последний Съезд народных депутатов России, триумфальные победы ЛДПР, знаменитое «парламент – не место для дискуссий» и бог знает что ещё в будущем.
Но каждый раз, оглядываясь в 1989 год, как же хочется найти ответ: что было ключевой ошибкой, что стало упущенным шансом, повторится ли такой шанс когда-нибудь ещё. Понятно, что ответа нет и не будет, но как же хочется – хотя бы понять.
