Рубрика: Статьи

Андрей Волков, «Объективист», специально для «Кашина»

2017 год — год активизации политического протеста в России. Во многом этот политический протест связан с фигурой Алексея Навального, но в протесте участвует не только «ФБК» и «Партия прогресса», но и другие политические силы. Мы решили поговорить с представителями политических партий и политических движений, принимающих участие в новой волне протестов, и выяснить, за что выступают эти политические объединения и чем они отличаются от партии Навального. «Кашин» публикует интервью Михаила Светова, члена Федерального комитета Либертарианской партии России (ЛПР) и автора YouTube–канала SVTV.

— Вы являетесь членом ЛПР с ее основания?

— Ну, практически. Я в партии с момента раскола, который произошел в 2010 году. В том виде, в котором партия существует сейчас, я с самого начала.

— Сколько сейчас примерно человек являются членами партии?

— Человек 600.

— Либертарианская партия России является незарегистрированной партией. Почему не удалось добиться регистрации?

— По формальным причинам. Каждый раз возвращали подписи, говоря, что они не те, что не так заполнены документы. Типичная практика для того, чтобы не регистрировать партии и кандидатов в России.

— Насколько, по вашему мнению, распространены идеи либертарианства в России? Что необходимо, чтобы больше людей стали либертарианцами?

— Они пока не очень распространены. Думаю, за пределами больших городов это слово до сих пор неизвестно. Нужно заниматься подвижничеством, мы в большой степени подвижническая партия: мы объясняем, разговариваем, проводим встречи. У ЛПР есть такой проект «Форум Свободных Людей», когда мы едем в какую-нибудь региональную столицу (проехали уже больше 40 городов: мы были в Абакане, в Великом Новгороде, в Нижнем Новгороде, Новосибирске, Владивостоке, Хабаровске) и встречаемся с людьми, рассказываем про нашу партию, про либертарианство и политику.

— Есть ли единство в партии или существуют фракции внутри? Чем различаются программы фракций, если таковые существуют?

— Есть разные крылья, но у нас общая политическая программа. Она носит минархический [минархизм — учение об уменьшении роли государства, чьи функции будут ограничены защитой индивидуальных прав каждого человека] характер, хотя в партии очень много анархо–капиталистов. Сам я тоже анархо–капиталист [анархо–капитализм — политическое учение, выступающее за ликвидацию государства и передачу всех функций государства частным лицам, конкурирующим между собой на свободном рынке].

— Недавно вы проводили стрим на своем YouTube–канале SVTV, в ходе которого вы сказали, что хотели бы изменить программу ЛПР на новом съезде. Можете ли вы рассказать, какие именно изменения вы хотели бы внести?

— Да, на мой взгляд, она сейчас недостаточно конкретна. Я думаю, программа партии должна не только постулировать ценности, но и предлагать определенные реформы. Я для себя сформулировал, какие именно необходимо провести реформы в определенных сферах. Например, в сфере образования я хотел бы точнее расписать либертарианское предложение, отвечающее нашим минархическим целям. Хотел бы про образование добавить, про налогообложение — про те сферы, где у нашей партии есть практические предложения по реформам, которые смогут уменьшить роль государства.

— Вы упомянули идею «минимального государства». Как вы считаете, возможно ли минимальное государство в современной России? И что именно нужно, чтобы достичь минархизма?

— Я считаю, что более чем возможно. И в России, в этом смысле, даже более благоприятная почва для этих идей, чем в Европе или США, потому что в западных странах еще существует иллюзия, что государство помогает и работает, его нужно лишь починить. А в России народ настолько разочарован в государстве, что его будет проще убедить, что оно не нужно и вредно.

— Что нужно будет делать с российским законодательством, нужно ли вводить судебный прецедент и менять Конституцию РФ, если будет изменение в сторону уменьшения роли государства?

— Обязательно все это нужно менять. Конституцию нужно менять в любом случае, хотя бы потому, как она принималась: на этот счет даже не было нормального референдума. Ее написали и сверху спустили. Главный закон страны не должен так приниматься, хотя само его содержание может быть и не настолько отвратительным.

А в целом, реформа законодательства необходима. Практически все страны советского лагеря, у которых сейчас все хорошо, сильно реформировали свое законодательство. Законы РСФСР особо реформированы не были, мы до сих пор, по большому счету, живем по советским законам, и это ужасно.

— Одной из главных политических тем российской политики является отказ Кремля переподписать федеративный договор с Республикой Татарстан. Как вы считаете, что показывает эта ситуация? Какова официальная позиция вашей партии по поводу договоров с регионами?

— Политика Путина была с самого начала направлена на создание унитарного государства. Он систематически лишал регионы автономии. Происходящее сейчас абсолютно входит в логику путинского режима, выстроенного за 17 лет.

Если говорить о разделении полномочий между регионами и федеральным центром, я выступаю за сильный федерализм и считаю, что у регионов должна быть очень большая автономия.

Регионы гораздо лучше Москвы знают, какие законы отвечают их реалиям и какой стиль жизни помогает им процветать.

Я хотел бы видеть конкуренцию между регионами, как в Штатах. Сейчас пространство для этого соревнования зачищено полностью, все решается в Москве, деньги концентрируются в федеральном правительстве. А республики абсолютно бессильны во влиянии и на собственную внутреннюю политику, и на собственную экономическую ситуацию.

— В программе ЛПР написано, что одним из первых этапов избирательной реформы, которую вы предлагаете, будет упразднение должности президента РФ и института губернаторства. Почему вы выступаете за переход к парламентской республике как на федеральном, так и на региональном уровне?

— Мы выступаем за максимальную децентрализацию рычагов власти. Чем больше, тем лучше. Поэтому парламентская республика — это хорошо. Я бы даже ратовал за более прямую демократию [прямая демократия — форма демократии, при которой граждане непосредственно принимают решения, непосредственное волеизъявление народа].

Вообще, задача нашей партии — максимально децентрализовать власть, потому что, в таком случае, она будет иметь меньше влияния на нашу жизнь.

— Одним из примером уменьшения роли государства, за которое выступает ваша партия, является предложение уменьшить соцподдержку граждан. Не создает ли это сложности на выборах? И как вы собираетесь их преодолеть, учитывая то, что обещание «пакетов с гречкой» до сих пор является сильным инструментом предвыборной политической борьбы?

— Пока мы находимся в таком положении [отсутствие регистрации партии], нам вообще не светит участие в выборах, и мы можем иметь в программе все, что угодно. Путинский режим не позволяет каким-либо серьезным оппозиционным партиям участвовать в выборном процессе.

Если говорить о долгосрочной перспективе, абсолютно точно можно людям объяснить, что государство и социальные программы, существующие сегодня, на самом деле, делают жителей беднее, а не богаче. Мы содержим огромный бюрократический аппарат, который обслуживает социальные выплаты. Если рассмотреть траты на социальный пакет, то можно увидеть, что больше половины денег, выделенных на соцобеспечение, уходит на зарплаты людей, обеспечивающих редистрибуцию средств. Это абсолютная профанация. И я хотел бы переписать программу партии, изменить немного ее язык, чтобы она лучше это объясняла.

Чтобы народ разбогател, ему нужно перестать мешать работать. Нужно перестать обременять людей этим огромным количеством нормативов и государственных регуляций.

Например, сейчас очень сложно открыть свой собственный бизнес. Мне, находясь в России, проще открыть бизнес в Сингапуре, чем тут. Чтобы открыть его в РФ, нужно собрать безумное количество бумаг и соответствовать безумному количеству регуляций. Огромное число нормативов делают людей беднее, не позволяя им работать в той сфере, в который бы они хотели. Если все это отменить, мы увидим, что народ перестанет нуждаться в такой большой социальной поддержке.

[Для тех категорий граждан, кто будет продолжать нуждаться в некоторой поддержке] мы можем предложить более эффективную альтернативу социальной поддержке — ваучерную систему как в сфере образования, так и в сфере медицинского обеспечения. Это позволит этим сферам развиваться на рыночной конкурентной основе, а не быть замороженными государством.

— Считаете ли вы наличие большого количество регуляций причиной, из-за которой в России не прижились идеи свободного рынка и не появился класс капиталистов, а вместо них появился класс олигархов, связанных с номенклатурой?

— Нет, не из-за этого. Олигархи появились по другой причине: в 1990х годах была проведена абсолютно нечестная приватизация, когда «красные директора», бывшие члены КПСС и номенклатурные боссы просто прикарманили себе все. У народа в связи с этим возникает совершенно справедливый скепсис по поводу большого капитала. Он в России практически весь был получен преступным путем. Это не критика капитализма, ни в коем случае. Это критика больших денег в России, которые к рынку не имеют никакого отношения.

— Вы лично высказывались в поддержку Алексея Навального как кандидата в президенты Российской Федерации.

— Да.

— Разделяет ли партия вашу позицию, и будет ли ЛПР официально поддерживать Навального на выборах в 2018 году, несмотря на различие в программах?

— Мы это, скорее всего, будем решать на съезде. Думаю, партия не поддержит его именно из-за различий в программах. Но индивидуально почти все члены партии ему симпатизируют, потому что с Навальным можно спорить, и он возвращает политическое пространство в Россию. С Путиным мы спорить не может, нам не дают. Если при Навальном у Либертарианской партии России будущее есть, то при Путине нет никакого вообще.

— Представим, что вы лично или кто-то еще из ЛПР победил на выборах президента России. Какие первые три действия необходимо сделать после победы?

— Люстрации. Это самое главное. (смеется) Нужно, чтобы новые люди заняли должности, на которых принимаются решения. В первую очередь, следует обновить министерский кабинет. А дальше — писать реформы. На самом деле, это очень серьезный вопрос для меня, не уверен, что могу полноценно ответить в формате интервью. Но самое главное — написать программу реформ всех проблемных отраслей.

Если вы хотите именно 3 действия, то первое — люстрации, второе — новый молодой кабинет, состоящий из людей, которые никакого отношения к путинской и советской власти не имели (их можно найти как в Росиии, так и за границей, среди молодежи очень много умных и интересных людей), и третье — набрать нормальных советников. Дональд Трамп, когда он баллотировался в президенты США, на одних из дебатов сказал, что не является экспертом во всех отраслях, но у него будут самые лучшие эксперты советниками, и он будет к ним прислушиваться, так как они лучше знают, что нужно делать. Думаю, будущий президент России, кем бы он ни был, должен поступить именно так. Глупо надеяться, что один человек может дать правильные ответы на абсолютно все вопросы. Он должен окружить себя людьми, которые позволят ему принимать взвешенные и аккуратные решения, двигающие страну в сторону большей свободы и большего благополучия.

Андрей Волков, «Объективист», специально для «Кашина»

2017 год — год активизации политического протеста в России. Во многом этот политический протест связан с фигурой Алексея Навального, но в протесте участвует не только «ФБК» и «Партия прогресса», но и другие политические силы. Специально для «Кашина» Андрей Волков решил поговорить с представителями политических партий и политических движений, принимающих участие в новой волне протестов, и выяснить, за что выступают эти политические объединения и чем они отличаются от партии Навального. Первое интервью в этом цикле — интервью с основателем крупной политической площадки «Протестная Москва» Романом Рашимасом.

— Кто и когда придумал идею создать такую площадку как «Протестная Москва»? Сколько человек было изначально в команде?

— Все началось в преддверие акции 26 марта, где-то через неделю после того, как было объявлено, что состоится митинг. Я решил, что раз такое дело, нужно собрать людей, привлечь их к какой-то деятельности. Я сразу решил, что пойду туда. Создал чат в телеграме, куда приглашал народ с помощью комментариев во «ВКонтакте», просто чтобы соединялись там вместе, сделали бы плакаты. Через сутки уже нас стало 100 человек, потом через два дня — 200, 300, к 26 марта дошли почти до 1000 человек. Тогда решили создать канал и поняли перед митингом, что такую большую аудиторию стоит удержать и продолжить развиваться. Я выделил определенный актив чата — человек 10, и вместе мы стали придумывать концепцию. Так мы и родились.

— Сейчас в команде «ПМ» тоже работают 10 человек?

— Да, десять.

— Вы все разделяете одни и те же взгляды? Есть ли какая-то партия, членами которой вы все являетесь?

— Нет, наша особенность как раз в том, что взгляды почти у всех разные, [в команде есть] члены разных партий. От националистов до либертарианцев.

И мы пытаемся выступать консолидирующей силой между различными оппозиционными объединениями.

— В 10 пунктах о «Протестной Москве» Михаил Чичков написал, что у «ПМ» нет бюджета, большая часть деятельности осуществляется вами или волонтерами. Делают ли вам ежемесячные пожертвования?

— Ежемесячных нет, мы объявляем фандрайзинг только в случае необходимости. Пишем, что на такие-то цели нужны такие-то деньги, и люди скидывают. В итоге, мы после этого определенную смету присылаем каждому, кто «задонатил» [пожертвовал деньги — прим.]. Постоянного счета, указанного в канале или в чате, у нас нет.

— Вы довольно сильно связаны с ФБК и с кампанией Алексея Навального и часто устраиваете одиночные пикеты в его поддержку. Можно сказать, что именно вы являетесь его ядерным электоратом. Алексей Анатольевич и его команда, в свою очередь вас ретвитят и дают вам интервью. Как получилось, что «ПМ» стала третьей по значимости площадкой для его сторонников?

— Я бы сказал, что насчет ядерного электората — совсем не точно, как я уже говорил выше, у нас не только поддерживающие Навального люди. Тут дело не в том, что мы пытаемся его во всем поддерживать и стремимся быть этой самой «третьей силой». Скорее он нам подсобил, чем мы ему.

В то же время, учитывая нынешнее состояние дел, именно Навальный создает повестку дня, именно он придумывает все политические акции, которые привлекают к себе большое количество людей, поэтому мы не можем его не поддерживать в сложившейся ситуации. Но не секрет, что, в большинстве своем, мы являемся его сторонниками.

— В своем канале вы периодически говорите, что не со всем согласны с Навальным. Не могли бы вы разъяснить, по каким именно вопросам расходятся позиции «Протестной Москвы» и Алексея Навального?

— Наши позиции расходились в том, как осуществлялась правозащита после митингов, как 26 марта, так и 12 июня. Мы уверены, что это можно было сделать лучше и это нужно было сделать лучше. Сами пытались во всем помогать. Это не повод, чтобы полностью отвернуться от него и от его кампании, это скорее объективная критика, которую они воспринимают. У нас прямой диалог, например, с [Николаем] Ляскиным. Все то, что мы им говорим, они воспринимают как дельные советы и используют впоследствии.

Второе замечание касается того, что прочие политические силы, вроде «Открытой России», редко используются и их мнение не учитывается, скорее к ним относятся негативно, а в обратную сторону это не работает. У «ПМ», например, готовится лекция по правозащите, которую мы  готовимся провести вместе с «Открытой Россией» в ближайшее время. И это одна из тех акций, которая у нас никак не связана со штабом Навального. При этом Николай Ляскин лично сказал, что штаб ничего против не имеет, можно звать волонтеров кампании, так как это полезно для всех.

У нас получилось наладить диалог между различными силами и как-то их действия координировать.

— В своем программном тексте вы пишете, что для вас приоритетом является «правовая поддержка тех, кто оказался в проблемной ситуации или рискует там оказаться». После акции 12 июня вам удалось быстро скоординировать желающих помочь задержанным на акции («передачами» или правовой помощью). Почему, по вашему мнению, именно «ПМ» удалось быстро привлечь на помощь волонтеров? Сотрудничаете ли вы с кем-то из адвокатов и/или с другими организациями, кроме «Открытой России»?

— «Открытая Россия», «ОВД-Инфо» и «ФБК». А что касается «передачек» 12 июня, можно посмотреть по статистике, у нас было где-то два или три поста вечером того дня, у каждого из них около 50 тысяч просмотров сейчас. Даже команда Навального репостила именно нас в телеграме. И наши админы разъезжали по ОВД, пытались координировать народ, поэтому считаем, у нас все получилось.

— Михаил Светов, член ФК Либертарианской партии России, считает, что Алексея Навального нужно поддерживать сейчас, так как он — ледокол, который может разрушить нынешнюю систему и установить условия для появления политической конкуренции в стране. Согласна ли «Протестная Москва» с этим мнением?

— Насчет этой позиции Светова, что Навальный является неким ледорубом, пожалуй, мы все согласны. Кроме Навального, нет сейчас ни одной личности, ни одной политической силы, способной в ближайшей перспективе создать открытую политическую систему в России. Здесь дело не в какой-то безусловной поддержке, ему нужна критика, и ему нужно научиться эту критику воспринимать, так как мы видим, что он к ней болезненно относится. Можно и нужно Навального критиковать, но необходимо продолжать его поддерживать.

— Практически через месяц после акции 26 марта в Медиуме «Протестной Москвы» вышло интервью с бойцом ОМОНа, которое сразу стало крупным медиасобытием. Легко ли этот сотрудник согласился на интервью с вами? Планирует ли команда «ПМ» продолжать деятельность в журналистском ключе?

— Помимо интервью с омоновцем, у нас вышло еще несколько интервью и готовится парочка. А что касается именно этого разговора, думаю, лучше поговорить непосредственно с автором Михаилом Чичковым. Остальная команда особо этого не касалась, так как дело необычное, но у нас есть все доказательства: мы видели его удостоверение, есть выписка со счета в «Сбербанке», где указана его низкая зарплата. Здесь неоспорим тот факт, что интервью настоящее.

Важно заметить, что ссылки на этот материал постили многие медиа, и в комментариях были различные позиции: кто-то писал, что это все «постанова», «заказ», и все такое прочее, но люди, которые служили (в армии, в МВД), писали: «В принципе, да. Боюсь, что так и есть».

— В программном манифесте «ПМ» утверждается, что «Протестная Москва» не является «политическим движением, партией или формальным объединением с постоянным членством», но, в то же время, вы ходите на акции протеста под своими флагами и регулярно устраиваете собственные пикеты. Не кажется ли вам, что концепция изменилась? Каким вы видите будущее «Протестной Москвы» после конца политического застоя в России?

— В этом пункте мы скорее говорили не о том, что мы не будем поддерживать какие-то политические акции, а пытались утвердить тот факт, что нет никакого обязательного членства, мы не приемлем никаких взносов — максимальная неформальность. И то, что мы объединяемся под нашими флагами эту неформальность даже подчеркивает, потому что существует независимая организация, в которую может прийти кто угодно, и каким-то образом реализовать свой политический потенциал.

В этом я тоже вижу наше определенное достижение, так как нам удалось мобилизовать народ на активность, которая не связана с конкретной личностью или с конкретными убеждениями.

Насчет того, что мы будет делать в том будущем, когда политический застой, как мы все надеемся, прекратится, лично я как основатель «ПМ», но не лидер, так как мы на равных правах, считаю, что

институт легальной политической оппозиции в России необходим.

Всегда должна быть сила, критикующая действия власти на официальных и легальных правах. Например, как оппозиционное [теневое] правительство в Великобритании. Это должно осуществляться на законных основаниях и быть такой противодействующей силой не ради захвата власти силовым путем, а для того, чтобы власть понимала, что она делает неправильно, что нужно изменить. Вот такая концепция, для меня лично, идеальная.

— Вы сами собираетесь идти в политику и становиться политическим деятелем?

— Нет, пока об этом не думал, если честно, потому что еще учусь. Планирую закончить университет, я учусь на юридическом и собираюсь скорее в этом поле работать.

Андрей Волков, «Объективист», специально для «Кашина»

Новая волна протестной деятельности, активизировавшаяся пару месяцев назад в России, вскрыла и показала широкой общественности многие проблемы нынешней российской действительности. Одной из таких проблем является задержание журналистов на протестных акциях.

Российским законодательством такие действия по ст. 144 УК РФ квалифицируются как «воспрепятствование законной профессиональной деятельности журналистов». Специально для «Кашина» Андрей Волков поговорил с журналистами, правозащитниками и адвокатами, и выяснил у них, как происходят такие задержания, что нужно делать в этой ситуации, и как, по их мнению, можно решить проблему задержания журналистов на протестных акциях.

Евгений Берг, корреспондент отдела быстрого реагирования «Медузы»

— Вы — корреспондент издания «Медуза» и часто освещаете протестные акции. Вас пару раз задерживали. Как это было? Помогало ли вам наличие пресс-карты?

— Если быть точным, то полтора раза. Ничего особенного не происходило, у меня, на самом деле, не такой большой опыт, как, например, у моего начальника Андрея Козенко. Меня пытались задержать на акции 12 июня на Тверской, полицейские в какой-то момент с двух сторон заблокировали часть людей и просто вели эту «коробочку», пока не вытеснили ее в переулки. До этого начали задерживать внутри. Это происходило следующим образом: в толпу входило несколько полицейских, человек 5-6, был среди них главный, который просто брал и уводил человека, не приглянувшегося ему человека по какой-то причине. Я начал снимать его на камеру своего телефона, он увидел это, некоторое время терпел, после чего сказал: «Ну-ка давай пойдем со мной». Я сразу сказал, что являюсь журналистом, но он завел меня за ограждение. Меня окружило человек десять полицейских, я им показал пресс-карту. Задержавший меня полицейский спросил, где мое редакционное задание, на что получил ответ, что если есть пресс-карта, то редакционное задание не нужно. Он еще чуть поругался, а потом вытолкал меня рукой в спину за ограждение. На самом деле, не самый плохой сценарий.

— Часто ли вы встречаетесь с тем, что на протестных акциях полиция мешает вам осуществлять вашу профессиональную деятельность? Как они реагируют, когда вы апеллируете, например, к ст. 144 УК РФ?

— Апеллировать к чему-либо бесполезно. Если проводится задержание, стоит сразу начать говорить: «Я – журналист». И продолжать, пока не отпустят, даже если увезли в ОВД.

Часто ли они мешают? Да, бывает. Меня не задержали, поэтому, наверное, жаловаться я права не имею. А то, что они не пускают куда-то и оттесняют людей – это обычные события на протестных акциях, которые и надо описывать в своем репортаже.

— Вы ужедовольно продолжительное количество времени освещаете несанкционированные протестные акции. Как вы считаете, стала ли полиция более лояльно относиться к журналистам на акциях? Стало ли проще журналистам заниматься своей профессиональной деятельностью?

— Скажу вам честно, что не большой профи, так как между теми акциями, что я посещал в начале 2014, когда еще работал в Большом Городе, и теми, что я посещал уже как корреспондент «Медузы» прошло не так много времени. По моему скромному опыту, я бы не сказал, что у них прошли какие-то изменения. У них есть некое правило, что если перед ними журналист, то его лучше не винтить. Они стараются ему следовать, но когда начинается давка или вытеснение протестующих, то, естественно, всем не до пресс-карт.

Они просто давят людей.

— После задержаний журналистов на акциях 26 марта и 12 июня такие организации,как Союз журналистов России (СЖР), заявили, что действия полицейских недопустимы. Как вы считаете, смогут ли действия этих организаций что-то поменять, и вообще, возможно ли решить эту проблему, учитывая современную российскую политическую действительность?

— Никогда не слышал, чтобы Союз журналистов России кому-то помог. Мне кажется, что у нас нету никакого профессионального объединения журналистов, которое могло бы помогать своим коллегам в случае нарушения их прав. Немного зная тусовку изнутри, слабо себе представляю, чтобы такая организация появилась в ближайшее время.

Давид Френкель, фотожурналист, фрилансер

— Вы уже несколько лет освещаете протестные акции, сколько примерно раз вас на них задерживали?

— Снимаю я протестную активность с 2011 года, с тех пор меня задерживали в феврале 2014 года на сходе в поддержку Навального, в ноябре 2015 на акции ФБК у «ЛенЭкспо», затем в ноябре 2016 в Сегеже, в декабре с «НОДом», 26 марта и 12 июня 2017 на больших митингах. Получается 6 раз за почти 7 лет. Все 6 раз я был фотожурналистом, никак в самих акциях не участвовал, не имел символики и не выкрикивал лозунгов.

— Задержания на акции 12 июня активно вызвали широкий общественный резонанс. Многие журналисты, например, вы и Ксения Морозова, были задержаны, несмотря на то, что показывали свои пресс-карты. Помогает ли вообще вам их наличие в таких ситуациях? Действия представителей правоохранительных органов по отношению к журналистам на акции 12 июня являются эксцессом или обыденностью?

— Помогает ли пресс-карта очень сильно зависит от настроя полиции, характера акции, приказов, которые полицейское начальство раздает.

На уличных акциях, пикетах, перформансах пресс-карта спасает очень часто.

Обычно там рядовые полицейские действуют на свое усмотрение, поэтому наличие бумажки для них очень важный фактор. Иногда полицейские сами требуют что-то, при этом совершенно не зная законов, поэтому могут попросить аккредитацию на акцию или потребовать к пресс-карте редакционное задание. А вот на акции ФБК у «ЛенЭкспо» в 2015 году было какое-то начальство и приказ был убрать всех, поэтому выкручивали руки, а про пресс-карту говорили «можем такую дома на принтере напечатать».

На митингах долгое время для защиты от случайного задержания было достаточно камеры покрупнее и объектива подлиннее — где-то с 2012 таких не брали. Однако на митинге 26 марта это стало не так. Возможно, обозлились на митингующих — толпа свободно ходила по городу, выкрикивая лозунги, а полиция лишь взирала со стороны. Когда сотрудники полиции получают приказ задерживать, то их уже не очень волнуют законы или бумажки — никто из непосредственно задерживающих не представляется, не называет причины задержания, многие либо снимают жетоны вообще, либо прикрывают их руками, прячут лица за тонированными забралами шлемов. На пресс-карты не смотрят, 26 марта я неоднократно показывал свою карту сначала сотрудникам, стоявшим в оцеплении, в которое один из них меня затолкнул, затем уже непосредственно тащившим меня —

их это только разозлило, так что они ударили меня по ноге, в пах и выкрутили ухо.

После 26 марта была акция «Надоел» 29 апреля у метро Горьковская, немногочисленная акция, закончившаяся более чем сотней совершенно неоправданных задержаний, в том числе журналистов. Так что к 12 июня такое отношение уже стало привычным, я даже получил в редакции «Медиазоны» редзадание, хотя по закону оно не требуется при наличии пресс-карты.

— Не раз под давлением общественности власть вынуждена была принимать какие-то действия, чтобы защитить права журналистов на акциях. (идея с жилетами, например) Как вы думаете, стали ли полицейские относиться лояльнее к журналистам, освещающим акции, по сравнению с протестами 2011-2012?

— После акции 29 апреля была встреча журналистов с полицейским начальством, чтобы «договориться» о том, как защитить журналистов от задержаний.

Фактически на ней полицейское начальство обвинило журналистов в провокациях.

Они также ссылались на требование закона о митингах, в котором говорится о необходимости журналистам иметь опозновательный знак — по их мнению, пресс-карта на шее недостаточно заметна и таким знаком быть не может. А вот как раз жилет — это именно такой опознавательный знак, по их мнению.

С одной стороны, действительно жилет хорошо заметен, а задержаний в жилетах в Петербурге пока не было. Т.е. это в принципе эффективная мера, чтобы бороться с задержаниями.

Самая главная проблема заключается в том, что, однажды согласившись на эти жилеты, наши коллеги обрекли нас на то, что отстутсвие жилета стало упреком в адрес журналиста на акции и даже поводом его задержать («ну и что, что документы есть, жилета-то нет»).

Хотя очевидно, что это мера должна была дать дополнительную защиту и быть добровольной. На встрече с полицейским руководством звучали другие аналогичные предложения: аккредитации при ГУМВД на все акции в течение года (тут вызывает вопрос, как вообще может полиция аккредитовывать на несогласованные акции) или введение вместо жилетов рукавов (такие рукава уже созданы петербургским Союзом журналистов, но порядок их получения пока не определен). Рукава были предложены как более комфортная замена неудобным жилетам. Однако, во-первых, нет никаких гарантий, что отсутствие рукава не станет основанием для задержания, во-вторых, неясно, как эти рукава будут получать фрилансеры, корреспонденты незарегистрированных изданий, а тем более, что будет с теми, кто не связан с редакциями, но на самих акциях выполняет исключительно журналистскую деятельность, пусть даже это их личный блог или канал на ютубе.

Я так же опасаюсь, что введение таких мер позволит полиции осуществлять цензуру, отказывая неугодным журналистам в получении рукава или жилета, а затем задерживая или не допуская на акции.

Есть и более практические недостатки, например, заметность на уличной акции может просто навредить работе или сделать ее невозможной. Знаю от коллег случаи, когда по жилетам в толпе выцепляли и оттесняли от важных событий, например, от задержаний лидеров. Если бы жилеты или рукава были удобными и не мешали работе, то их бы и так носили.

На той же встрече была дана «инструкция», как следует себя вести в случае задержания: не сопротивляться, идти в автобус, в автобусе показывать документы. Давались обещания, что перед «отправкой» каждого автобуса будут проверять, есть ли в нем журналисты. 12 июня, зная об этой инструкции, журналисты (я, например) относительно спокойно шли в автобус, где на глазах у начальника Управления информации и общественных связей ГУМВД по Санкт-Петербургу господина Степченко получали категорический отказ разбираться, журналисты они или нет. Мне было сказано, что меня отвезут в отдел, а там господин Степченко разберется, хотя в этот момент он стоял в метре от меня, а его заместитель фактически санкционировал мое задержание, отдав команду увозить, видя и мои документы, и зная меня лично.

По моему впечатлению, отдельные действия сотрудников полиции 26 марта или 29 апреля свидетельствуют о целенаправленном желании кому-то навредить, применить силу просто так, при этом не разбираясь журналист этот человек или просто участник акции.

26 марта сотрудник полиции ударил дубинкой по камере фотографа Александра Петросяна, сделал это намеренно и нагло, без какой-либо на то причины, просто увидев в толпе вытянутую руку с камерой. 29 апреля несколько фотографов было задержано крайне жестоко, с нанесением ударов и порчей одежды, а вопросы «за что вы так, я просто журналист» вызывали только еще большую агрессию. 12 июня было спокойнее, возможно, как раз под давлением общественности. Что касается протестов 2011-2012 годов, то мне трудно оценивать, я тогда только начинал снимать, но по моим ощущениям такой направленной агрессии не было. Журналистам много прилетало в том числе и потому, что у многих участников акций были документы журналистов, а полиция стала брать всех подряд. С другой стороны, были и сломанные руки, и разбитые головы, пока, к счастью, до такого не дошло. Но, боюсь, это лишь вопрос времени и того, какие приказы и как отдаются.

— Вас задерживали не только в Санкт-Петербурге и Москве. Например, был инцидент в Карелии возле колонии, где содержался Ильдар Дадин. Отличается ли отношение полицейских к журналистам в регионах и в крупных городах?

— В Сегеже задержание для меня было относительно безобидным. Там были сотрудники полиции, которые не понимали вообще, что происходит, акций протеста или пикетов они никогда не видели, законов они не знали, что делать с этим совершенно не понимали. Поэтому в отдел отвезли вообще всех, кого увидели, на всех составили протоколы о доставлении, а потом уже звонили Карельскому руководству разбираться, что со всем этим делать, какие причины задержаний придумывать. Меня в итоге просто отпустили с этим самым протоколом о доставлении. Но, в целом, отношение у полиции там было даже какое-то дружелюбное. Я видел акции в Москве, и там полиция действует гораздо жестче и наглее, чем в Петербурге. Постоянные задержания за одиночные пикеты, постоянные новости о том, что у журналистов на акциях проверили паспорта — все это, конечно, незаконно.

В Петербурге эксцессы пока точечные и связаны с массовыми беспорядочными неоправданными задержаниями, а не систематическим давлением.

— Довольно известна история о врачах, которые связали и душили вас после незаконного задержания на акции «НОДа». СК тогда отказал возбудить дело. А случалось ли хоть раз, чтобы мешавшие вашей профессиональной деятельности представители власти/госструктур несли потом ответственность за свои действия?

— Нет, не случалось. Даже на самые очевидные и доказанные случаи приходят отписки, что нарушений не обнаружено. Буквально вчера пришел ответ, что в действиях полиции 12 июня нарушений не обнаружено. И это при том, что сотни людей задержаны неизвестными сотрудниками без жетонов, без объяснения причин, задержаны журналисты и даже депутат ЗакСа Максим Резник. Сотни фотографий и видеозаписей этих очевидных действий, которые попадают и под превышение полномочий, и под препятствование журналистской деятельности, остались без внимания, нарушений нет. Такие же отписки приходили и после 26 марта, и после 29 апреля. Такие же отписки пришли после моего случая с врачами. В таких случаях проводящими проверку считается, что оснований не доверять словам полицейских нет, хотя, например, в материалах проверки по моему случаю с врачами в показаниях полицейских огромное количество лжи, что подтверждается даже видеозаписью из отдела.

Но покрывать своих будут любой ценой. Если только не убьют кого-то.

— После акции 12 июня была новость, что при СПЧ собираются создать «подкомиссию по защите прав журналистов, освещающих публичные акции». Ее должен возглавить глава Союза журналистов Москвы (СЖМ) Павел Гусев. Как вы считаете, может ли такая подкомиссия или организация, как СЖР или СЖМ, как-то повлиять на ситуацию? Возможно ли в нынешней политической действительности России решить проблему задержания журналистов на протестных акциях?

— Чтобы решить проблему задержания журналистов, нужно сделать одну простую вещь. Нужно задерживать людей за их действия. Сейчас задерживаются все подряд без разбора, зачастую с неадекватной жестокостью. Неудивительно, что в такой ситуации под руку попадают не только любые участники акций, вне зависимости от активности, но и журналисты, прохожие, депутаты, люди, оказывающие задержанным юридическую помощь. Удивительно, как полицейские друг друга не задерживают, хотя наверняка с сотрудниками в штатском, которых множество на массовых акциях, такое случается. Ходит легенда, что если при задержании закричать, что «свой», то отпустят.

Никакая комиссия и никакой совет не заставят полицию действовать адекватно, ведь смысл разгонов не в обеспечении порядка или безопасности (а на всех последний акциях полиция была единственным источником опасности для собравшихся), а в запугивании и устрашении, чтобы больше не пришли.

Комиссия может и должна заступаться за журналистов, и, хотя бы, создать в профессиональном сообществе представление, что такие действия в отношении журналистов недопустимы. Сейчас нормой является сказать, что журналист сам виноват, а надо было подальше стоять, например. Сплочённое профессиональное сообщество могло бы на что-то повлиять, но саму возможность такого сообщества в современной политической действительности я ставлю под сомнение.

Алексей Полихович, правозащитник, ОВД-Инфо

— Как часто к вам на горячую линию ОВД-Инфо обращаются журналисты?

— На самом деле, именно из-за задержаний журналисты к нам обращаются не так часто. Но мы регулярно узнаем о задержаниях представителей СМИ от активистов или как-то еще. Сами журналисты чаще пишут нам, чтобы найти контакты героя новости, либо взять комментарий.

— Есть ли у вас какая-то статистика задержаний журналистов на протестных акциях? Например, сколько примерно было задержано за последние 4 месяца?

— Специально мы такие данные не собирали. Но если посмотреть наши новости начиная с марта, то получается, что

всего за 4,5 месяца задержали 35 журналистов, из которых 21 — на публичных акциях.

14 человек задержали 26 марта во время всероссийской антикоррупционной акции “Антидимон”.

— Как вы считаете, лучше ли относятся к журналистам полицейские в автозаке и в ОВД, чем к обычным гражданам? Легче ли вам как правозащитнику «вытащить» журналиста?

— Нередко случается, что задерживают всех скопом — и активистов, и журналистов, но в отделе полиции журналистов просто отпускают, а на активистов составляют протоколы. Шансов избежать неприятных последствий у журналиста, конечно, больше. Насчет отношения — бывает разное. Например, фотографа Давида Френкеля душили в отделе вызванные полицейскими врачи, а в Петрозаводске журналиста Алексея Владимирова сотрудник полиции избил на акции 26 марта.

— По вашему опыту, являются ли журналисты более юридически грамотными, чем большинство задержанных?

— В общем и целом, да, но точного правила нет. Прожженные московские активисты, думаю, более юридически подкованы, чем среднестатистический журналист. Но обычно журналист, который идет на акцию протеста, примерно понимает, что в России происходит с акциями протеста и их участниками — поэтому он чуть более подготовлен, чем школьник, пришедший на митинг Навального впервые.

— Помогает ли наличие журналиста в ОВД задержанным активистам? Начинают ли сотрудники полиции вести себя более правомерно в присутствии журналистов?

— На этот вопрос ответить трудно — для этого нужно влезть в головы полицейских, или хотя бы переговорить с ними, расспросить о переживаниях, которые они испытывают, доставляя человека с пресс-картой в отдел.

— Почему, несмотря на наличие ст. 144 УК РФ, организаций типа Союза журналистов, не получается решить проблему задержания и наказать тех, кто специально мешает осуществлению профессиональной деятельности?

— Статья 144 уголовного кодекса РФ не работает. Можно вспомнить историю с микроавтобусом КПП, сожженным на границе Чечни и Дагестана — там, правда, нападавшие могли быть и не полицейскими, но суть одна. То есть, если 144 статья не работает в серьезных случаях насилия в отношении журналистов, что тут говорить о рядовом задержании и «административке».

Если полицейский никого не убил или не покалечил — значит для системы он точно чист. Неправомерное задержание? Фигня.

Да и если есть серьезное преступление, все равно необходимы усилия правозащитников и опять же СМИ для того, чтобы ситуацию не замяли. Это же фундамент всей исполнительной власти — исключительно по закону она не может работать чисто архитектурно.

— Как вы считаете, достаточно ли российское законодательство защищает права журналистов? Вся проблема в представителях исполнительной власти или и в законодательстве?

— Большая проблема в судах. Справедливые и адекватные решения судов могли бы исправить ситуацию с неправомерными действиями полицейских — и в отношении журналистов, и в отношении активистов.

— Предлагалось ввести опознавательные знаки для журналистов типа специальных жилетов и рукавов. Что вы думаете по поводу данной инициативы? Поможет ли она журналистам или наоборот?

— Не уверен, что подобное новшество что-то сильно изменит.

— После акции 12 июня была новость, что при СПЧ собираются создать «подкомиссию по защите прав журналистов, освещающих публичные акции». Ее должен возглавить глава Союза журналистов Москвы Павел Гусев. Как вы считаете, может ли такая подкомиссия или организация типа СЖР или СЖР как-то повлиять на ситуацию? Возможно ли в нынешней политической действительности России решить проблему задержания журналистов на протестных акциях?

— Наверно, какие-то проблемы организации вроде СЖР решать способны. Могут ли они изменить положение дел в принципе? Вряд ли. Ввяжутся ли они в какую-то экстремальную политическую историю? Тоже вряд ли.

Сергей Бадамшин, адвокат

— Как часто к вам обращаются задержанные журналисты?

— В принципе, журналисты не столь массово задерживаются на протестных акциях, чтобы я мог сказать, что они часто обращаются. Но такие случаи бывали. Как правило, сотрудники полиции действуют следующим образом: люди в форме получают указание по радио, кого задерживать, либо сотрудники в штатском показывают на людей. Иногда бывают такие сбои, когда задерживают представителей средств массовой информации. Журналисты пытаются объяснить, что они не участники и их задерживать не надо, но сотрудники полиции, которым дали команду, задерживают всех, выполняя приказ. Когда доставляют в автозак, там пытаются как-то разбираться. Иногда подходят оперативные сотрудники, руководство бойцов и стараются либо освободить журналистов на месте, либо по доставлению в ОВД.

Один из известных случаев, к которому я имел косвенное отношение — это дело журналиста The Guardian [Алека Луна – прим.], который был задержан. На него были составлены административные материалы, и Тверской районный суд фактически оправдал его. На первоначальном этапе я постарался его проконсультировать, а дальше он обратился к Илье Новикову и вполне успешно получил профессиональную, квалифицированную помощь.

— В нарушении каких статей обычно пытаются обвинить задержанных на протестной акции журналистов? Примерно какой процент журналистов получает обвинительный приговор?

— Примерно все то же самое, что и с обычными гражданами, которые задерживаются [на протестных акциях].Это 20.2 с разными частями (нарушение установленного порядка организации либо проведения собрания, митинга, демонстрации, шествия или пикетирования), либо 19.3 (неповиновение законному распоряжению сотрудника полиции).

Статистику, естественно, я не веду. Не могу сказать, какой процент получает обвинительные постановления. Как правило, стараются решить этот вопрос на месте и материалы не составлять. Если все же доходит дело до суда, то, в большинстве своем,

суды, к сожалению, стали таким органом процессуального контроля, фактически выступая на обвинительной стороне.

Подчищают недочеты и привлекают по этим статьям журналистов к ответственности. Я, по крайней мере, не слышал, чтобы хотя бы одного журналиста отправили «на сутки». Видимо, какой-то есть момент, что судьи видят, человек с редакционным заданием, поэтому назначают наказание исключительно в виде штрафа.

— Было ли хоть раз на вашей практике, чтобы незаконно задержавшие журналистов полицейские несли ответственность за свои действия?

— На моей практике — нет.

— Почему, несмотря на наличие ст. 144 УК РФ, организаций типа Союза журналистов, не получается решить эту проблему и наказать тех, кто специально мешает осуществлению профессиональной деятельности?

— Не могу отвечать за Союз журналистов, не в курсе их деятельности. Но, в принципе, такая статья существует и, наверное, журналистам стоит мотивированно обращаться в Следственный Комитет для проведения доследственной проверки с соответствующими заявлениями и с целью возбуждения уголовного дела. Я рекомендую обращаться за помощью к адвокатам, которые могут, по крайней мере, подсказать, как правильно написать заявление, на что акцентировать внимание при даче объяснений до возбуждения уголовного дела, и т.д.

Не могу сказать, почему, что мешает [решить проблему незаконного задержания журналистов], потому что здесь вопрос в правоприменительной практике, которая не так часто сталкивается именно с этой специальной нормой. Как видим, есть определенная избирательность, в Новосибирске ничто не помешало возбудить и довести дело до обвинительного приговора по 144 статье. Но тут уже в отношении представителя штаба Навального [в августе 2016 года Леонид Волков был признан виновным Центральным районным судом Новосибирска в препятствовании работе журналистов LifeNews во время встречи в предвыборном штабе «ПАРНАСа» с Алексеем Навальным – прим.].

— Как вы считаете, достаточно ли российское законодательство защищает права журналистов? Вся проблема в представителях исполнительной власти или и в законодательстве?

— На первый вопрос, думаю, должен отвечать журналист, не адвокат. Относительно второго вопроса, прежде всего проблема не столько в законодательстве, сколько в правоприменении. Если законодатель принимает довольно большое количество законов, это не значит, что все законы будут исполняться. Нужны законы, которые будет действительно исполняться, будут легко и просто читаемы, и недвусмысленно написаны. Для ограничения каких-либо злоупотреблений нужно обратить внимание законодателей на простоту языка и недвусмысленность формулировок. И, естественно, если вслед за законодателями исполнительная власть и конкретные законоприменители будут следовать духу и букве закона, то проблем не будет никаких.

— Когда журналиста задерживают, у него могут попросить показать пресс-карту, а иногда и редакционное задание. Что вообще по закону должен предоставить освещающий акцию, чтобы подтвердить, что он занимается своей профессиональной деятельностью?

— Нет такого понятия, что он по закону должен предоставить. Журналист на месте событий должен действительно подтвердить свой статус и то, что он находится там по роду своей профессиональной деятельности. Ведь журналисты тоже могут быть участниками массовых мероприятий. Поэтому все эти документы лучше иметь при себе для того, чтобы сразу попробовать избежать проблем с катаниями по ОВД и в суды.

— Предлагалось ввести опознавательные знаки для журналистов типа специальных жилетов и рукавов. Что вы думаете по поводу данной инициативы? Поможет ли она вашим возможным клиентам или наоборот создаст больше проблем?

— Конечно не поможет, ни жилеты, ни опознавательные знаки. Хоть жилет и будет ярким видным пятном, который может обезопасить от необдуманных действий со стороны силовиков. Я боюсь, что все эти опознавательные знаки будут в том числе использованы лицами и с целью провокации, поэтому здесь вопрос, прежде всего, во взаимоотношении журналистов с правоохранительными органами.

Нужно, чтобы у сотрудников полиции было понимание, что сотрудники СМИ занимаются на массовых мероприятиях своей работой. Каждый выполняет свою работу. От этого взаимопонимания и зависит зашита прав журналистов.

Если журналист будет находится в этом слюнявчике, а сотруднику полиции по барабану, то он будет задерживать всех.

— Как вы считаете, возможно ли, учитывая нынешнюю политическую действительность России, решить эту проблему? Или для этого нужны судебная реформа и реформа полиции?

— Я уже несколько раз говорил, что без изменения мышления правоприменителя, без реформы в головах у нас ничего не произойдет. Любая реформа сверху, по инициативе, проваливается, как например, реформа полиции. Пока каждый полицейский, какого чина бы он не был, не поймет, что права человека незыблемы и являются основой для государства, пока он не вобьет себе в голову ст. 2 Конституции РФ, ни одна реформа не поможет.

Вопрос не в профессиональной деятельности журналиста, вопрос в отношении к человеку, к его правам и свободам. Необходимо, чтобы государственный аппарат начал жить по закону.

Меня зовут Егор Просвирнин и я имею некоторое отношение к некоторым событиям настоящего, прошлого и будущего. Никаких движений я не представляю, но периодически публично выступаю за русский национализм исключительно светского характера, раз за разом подчеркивая, что вообще-то национализм и религия всю европейскую историю друг другу противостояли. Например, для создания немецкой национальной идентичности пришлось сломить неприязнь католиков и протестантов, французская национальная идентичность с самого начала проявилась воинствующе-антиклерикальной, во время же объединения Италии одним из прямых и явных врагов формирующейся итальянской нации стал Папа Римский (в итоге в какой-то момент Муссолини всерьез готовился штурмовать Ватикан). Вообще, во времена Великой Французской Революции была сформулирована концепция нации как «светской религии» (французы дошли до строительства Храмов Нации для нового культа), и в этом смысле религия нации всегда и везде противостояла религии собственно религиозной. Более того, нация всегда и везде является феноменом модерна и потому национализм имманентно враждебен традиционным религиям, представляющим собой домодерновую структуру и пытающимся сохранить особые феодальные права в унифицирующемся национальном государстве. Наконец, если брать Россию, то именно упор на религиозную идентичность замедлил формирование русской нации, и обер-прокурор святейшего синода Победоносцев, как раз и сделавший ставку на православие в качестве массовой идеологии, в 1905 году с горечью признавал свою неправоту (25 лет он воспитывал православную молодежь.. воспитал!). По сути, именно замедленное развитие русской нации из-за ставки имперского правительства на православную идентичность и стало одной из причин трагедии 1917 года, когда все институты рухнули, а нации, необходимой в момент хаоса, не оказалось, потому что вместо национальной идентичности русским вдалбливали в голову Закон Божий. Причем последствия долбежки были следующими: когда в армии отменили обязательность причастие, 90% солдат и офицеров перестали на него ходить. Святое православное воинство.

Само собой, что когда я говорю об этом, сторонники «русский — значит православный» начинают рычать от бешенства. Еще больше они начинают рычать, когда я добавляю, что если говорить о наших реальных традициях, то Россия — страна потомственных, в трех поколениях, атеистов, и вся их новая религиозность а-ля Польша — чистой воды фейковый новодел и «изобретение традиции» по Хобсбауму. И уж совсем православные сограждане впадают в ярость от моей любимой темы: роли Русской Православной Церкви в 17-18 годах, поскольку тогда РПЦ предала Государя, поддержала Временное Правительство (вплоть до замены «Боже, Царя храни!» на «Боже, Временное правительство храни!»), а затем разбежалась, не оказав большевикам сопротивления. Основой сопротивления стали армейские кадры, и, например, Алексеевский «студенческий» полк (поскольку в нем была масса студентов) вошел в историю, а какой-нибудь Гундяевский «поповский» или там «семинаристский» полк науке неизвестен. Более того, в «Штурме небес» Валентинова красочно описаны свидетельства, как православный русский народ курочил церкви и священников не дожидаясь большевиков, из одной лишь застоялой злобы. Крестьянские, офицерские, рабочие восстания против советской власти нам известны, восстания религиозные, «за веру православную», нам неизвестны. Потому что даже тогда, в первой трети XX века, русский народ не был религиозным народом (тогда как у поляков, например, масса восстаний-выступлений с подачи католического клира). И русская культура не религиозна — назовите хоть одного главного героя-священника у русских классиков? Ага. Вот, Достоевский, говорят, религиозный православный писатель — угу, у него «Карамазовы» начинаются с того, что семейство едет в монастырь решать при святом старце деликатные вопросы, и в итоге устраивает страшный скандал, наплевав и на старца, и на его святость — вот реальное отношение в Исторической России к православию. Или «Преступление и наказание» — любой западный европеец в текст с таким названием вставил бы важную религиозную фигуру, а у Достоевского ее нет. Про отношения Пушкина или Толстого с верой православной я промолчу.

Та же часть РПЦ, которая после революции осталась в России, затем поддержала декларацию митрополита Сергия, в которой он объявил абсолютную лояльность атеистической советской власти. Насколько я знаю, эта декларация никак не осуждена РПЦ до сих пор, а Сергий не предан анафеме за подчинение властям людским в час страшного террора против православного люда. Наконец, про то, что современная РПЦ в буквальном смысле слова создана Сталиным (который на 1941 год стоял в шаге от окончательного уничтожения религии, во многом поворот к православию был вызван действиями нацистов, которые начали открывать церкви на оккупированных территориях, «пришли освободители — закрыли опять церковь» выглядело реально странно), и к дореволюционной и даже раннесоветской РПЦ не имеет никакого отношения, я просто молчу.

Но это все дела давно минувших дней, сейчас не менее интересна откровенно предательская позиция РПЦ по Украине, когда УПЦ МП в буквальном смысле слова собирает деньги на АТО, а в самой УПЦ МП среди клира и прихожан множество откровенных украинских националистов. Или молчание РПЦ по поводу роста влияния ислама в стране — исламизация России не настолько важная проблема, как фильм «Матильда». Или перманентные «голубые» скандалы с оттенком педофилии, заканчивающиеся перманентным же заметанием мусора под ковер. Морально-нравственное основание, с которого пытается выступать РПЦ, крайне сомнительно, и даже мученичество при советской власти не особо помогает — в том числе потому, что тот же патриарх Кирилл, выступая на Бутовском полигоне, политкорректно промолчал про террор против духовенства, чтобы не портить отношения с высокопоставленными чекистами. Ну ладно при Сталине страшно было выступать — но уж при Путине-то устроить кампанию против культа Войкова, Дзержинского и того же Сталина можно было, не?

Не менее интересно наличие среди православных 30% граждан, которые не верят в Бога. Это парадокс, но только на первый взгляд: очевидно, что православие здесь выступает не как религиозная, а как национально-культурная идентичность, суррогат русской нации (ибо нация предполагает еще и права), что возвращает нас к вопросу противостояния нации и религии. Конечно, бывали и случаи взаимной помощи нации и религии — как, например, в Испанскую гражданскую, когда местный испанский католический епископ официально, по всем правилам, объявил крестовый поход против большевизма — но с «Боже, Временное правительство храни!» и сборами на АТО у РПЦ явно другой случай.

Так вот, когда это все объясняешь православным согражданам, что нет у них никакой реальной традиции, что они пытаются насаждать религию в стране атеистов, что они мешают русскому национализму (в том числе из-за социальной концепции РПЦ, переполненной многонациональностью), а их деятельность на Украине за гранью государственной измены, то обычно православные граждане начинают ругаться и возмущаться. Причем возмущаться намного сильнее, чем от либеральных нападок про часы патриарха, роскошь и т.п. потому что либеральные нападки на самом деле вещь техническая, а вот мои вопросы — это вопросы концептуальные, «Господа, а вы вообще кто, извините, такие и какое отношение ваше советское православие имеет к Русской церкви? От авторитета, приобретенного за время советского мученичества, вы сами отказались, приняв без покаяния тех, кто вас мучил, а никакого другого авторитета вы не заработали».

Про часы еще можно сослаться на «иосифлян», выкрутиться как-то, а на мои претензии, основанные на реальной русской культуре (Толстой) и реальной русской истории (Петр Великий) отвечать им реально нечего.

И да, последнего законного русского правителя — Николая II — я очень уважаю и считаю очень талантливым политиком (без его талантов Россия бы рухнула в 1905 году). Уважаю и помню, что Государь умер в окружении слуг и семьи, тогда как десятки миллионов «православного люда» выбирали себе патриарха, увлеченно обличали «цезарепапизм» и занимались чем угодно еще, кроме спасения Помазанника Божьего.

И никакой летающий цирк с «Матильдой» этого факта предательства РПЦ (чьи иерархи торжественно, чуть ли не под аплодисменты, вынесли трон Государя из зала заседаний Синода) не отменит.

Такие дела.

Привет, это Профсоюз журналистов и работников СМИ. Сейчас мы занимаемся кампанией по помощи журналисту РБК Александру Соколову. В Тверском суде Москвы его судят за якобы участие в ИГПР «ЗОВ», которое следствие считает продолжением деятельности запрещенной «Армии воли народа». Обвинение требует для него 4 года лишения свободы. Два он уже пробыл в СИЗО. Приговор огласят 10 августа. Его и его товарищей – Юрия Мухина, Валерия Парфенова и Кирилла Барабаша – судят по 282.2 статье УК РФ («Организация деятельности экстремистской организации»). В глазах репрессивной системы экстремизм этого странноватого движения мечтателей-народников заключается в их идее «делократии», создании в России механизма прямой демократии через легальные референдумы о доверии граждан политикам всех уровней. Экстремизм Александра же, по мнению все той же системы, – в том, что он был администратором сайта этого движения.

Но Соколов не столько бывший админ сайта народников, сколько один из лучших в стране журналистов-расследователей коррупции в крупнейших российских госкорпорациях, таких как Роснано, Роснефть, Роскосмос, «Сколково» и многих других. Более того – он ученый-экономист, защищавший по тем же вопросам научную диссертацию. Именно Соколов первый вскрыл многомиллиардные хищения при строительстве космодрома «Восточный», и после его расследования головы самых разных уровней в Роскосмосе и других аффилированных структурах летели на протяжении почти трех лет, а погоны в других структурах обрастали звездочками за успешно раскрытые коррупционные дела. И он, и мы в Профсоюзе журналистов уверены, что находится в СИЗО он вовсе не из-за своего админства сайта ИГПР «ЗОВ». Сомнения в этом высказывал и Владимир Путин: когда коллеги Соколова в 2015 году попросили его обратить внимание на это дело, он пообещал помочь журналисту, если его преследование действительно связано с его антикоррупционными расследованиями. А за вскрытие воровства на «Восточном» он даже отдельно поблагодарил Александра, на тот момент уже несколько месяцев находившегося за решеткой. Но положение нашего коллеги не изменилось.

Теперь мы пытаемся изменить это положение нашими силами. Мы организовали общественную кампанию в поддержку Александра, пока что ограниченную нашим цехом. Открытое письмо с требованием освободить журналиста и проверить возможную связь его работы с его заключением подписало за сутки 282 журналиста: от Познера до Романа Баданина и Максима Ковальского, от работников «Дождя» и «Медиазоны» до сотрудников Russia Today и РИА Новостей – и, конечно, почти всех журналистов РБК. Сбор подписей продолжается, и сейчас их уже более 320. Это письмо мы направили президенту, в СК, в прокуратуру; мы разослали официальные запросы с просьбой обратить внимание на ситуацию депутатам Госдумы. Делом Соколова занялись в президентском совете по правам человека, как сообщил нам глава Союза журналистов России Леонид Никитинский. Наконец, журналисты напрямую пишут письма Александру, в надежде поднять его боевой дух, – даже в российском детерминистском суде такие вещи имеют значение.

У нас мало опыта проведения таких кампаний, и еще меньше — опыта успешных кампаний. Наши усилия могут быть разбиты мощным противодействием. Возможно, вселенная просто проигнорирует их. Но мы должны множить их – тогда против них потребуется и большее противодействие, и опыт придет быстрее.

Так что присоединяйтесь к ней! Приходите в суд в день приговора, 10 августа в 12:00, и поддержите Александра. Даже если его отправят еще на два года в неволю, он увидит, что мы пытались и будем пытаться дальше.

В конце-концов, это просто несправедливо, что Вудворд и Берстайн, вскрывшие Уотергейт, стали героями, а Соколов, вскрывший вполне сопоставимую высшую коррупцию, стал заключенным.

9 июня прошли внеочередные выборы в британский парламент, на которых правящая Консервативная партия неожиданно для всех потеряла 13 мест. Специально для «Кашина» Андрей Волков обсудил результаты этих выборов и другие события, влияющие на политическое поле Великобритании, с экспертом по британской политике и автором телеграм-канала @britishpolitics Василием Егоровым.

Часть 1

— Недавно произошли выборы в британский парламент. Как вы думаете, для кого они в итоге оказались выгодными?

— Если рассуждать со спортивной точки зрения, наилучшие результаты показали лейбористы, потому что изначально и опросы общественного мнения, и настрой избирателей показывали, что это будут катастрофические выборы для них. Им угрожал политический раскол на несколько партий. В партийной структуре было много скандалов, и ожидалось, что выборы будут означать конец и крах. Было возможно получение 120–130 мест, что делало бы партию второстепенной силой. Тот факт, что они получили 262 мандата, — это стопроцентный успех для них, успех для Джереми Корбина [лидер Лейбористской партии — прим.], который показал себя за эти 3–4 недели кампании сильным лидером, способным объединить всех. Но партия с 2010 года не находится у власти, поэтому с электоральной точки зрения победителей нет.

— Что стало причиной такого успеха лейбористов: популярность Корбина, высокая явка среди студентов, популярность новой платформы партии или недовольство платформой консерваторов?

— Я думаю, что несколько факторов наложились друг на друга. Во-первых, у них профессионально и грамотно была проведена кампания. Действительно, многих заинтересовала программа, которая была слита в интернет, думаю, кем-то из соратников Корбина. Разгорелся интерес, все начали смотреть и читать. Программа абсолютно популистская, нереальная, если смотреть с финансовой точки зрения. Но там дается хоть какая-то идея, вдохновившая и молодежь, и людей не очень обеспеченных. О лучшем будущем, о тех вопросах, которые беспокоили разные классы, разные возрастные категории. Студентов привлекла идея бесплатного образования; людей, ежедневно сталкивающихся со системой здравоохранения, привело в восторг предложение, что снова будут направлены миллионы фунтов на реформирование этого сектора. Во-вторых, это провальная кампания консерваторов. Думаю, политическая история Великобритании не помнит, когда была настолько ужасная кампания. Я сегодня [10 июня — прим.], например, посмотрел небольшой отрывок интервью одного из кандидатов от Консервативной партии, который победил в своем округе. Его спрашивают: «Вот ваша предвыборная программа. Считаете ли вы, что вы себе по сути выстрелили в ногу, опубликовав ее?» Он сказал: «Нет, не в ногу, а в голову». Люди прекрасно понимают, что так предвыборные кампании не ведутся.

Партия, по сути, сделала все, чтобы проиграть.

— Сегодня [10 июня — прим.] произошла отставка двух главных советников Мэй и на их место был назначен новый человек. Что это значит? Стоит ли ждать изменений в политике правительства?

— Надо посмотреть, какие будут изменения в кабинете. Консерваторы считаются партией, которая не цепляется за лидеров.

Если ты не показываешь результата, который партия планировала, она может спокойно избавиться от тебя. 

Помимо партии существует еще и правая пресса, правые таблоиды: Daily Mail, The Sun. Все эти люди сейчас в шоке от результатов. Они понимают, что с Терезой Мэй больше не о чем разговаривать. Те же Daily Mail все 4 недели кампании были главными фанатами Мэй и возносили ее до небес. Как только она показала плохой результат — все, это списанный материал, идем дальше. Похожая ситуация была после референдума о выходе из Евросоюза. Дэвид Кэмерон понимал, что так называемые backbenchers — депутаты, которые не находятся на главных ролях, но без чьих голосов невозможно функционирование парламента, будут диктовать правительству свои условия, когда происходят такие моменты. Если Мэй хочет хотя бы полгода продержаться, ей придется сильно менять все свое окружение. Например, два главных советника, Фиона Хилл и Ник Тимоти, условные Володины [когда тот занимал должность первого зам. главы Администрации Президента РФ — прим.] в российских реалиях, которые диктовали свои идеи, ушли сегодня.

— В своем телеграм–канале @britishpolitics вы написали, что судьба нынешнего премьер-министра «лежит полностью на плечах кабинета министров», а также упомянули слухи о возможном новом посте в правительстве — заместитель премьер-министра [deputy prime minister]. Кто сейчас является лидером оппозиции Терезе Мэй среди консерваторов? Кого могла бы поддержать партия на пост заместителя?

— Я думаю, что там идет множество переговоров. Очевидно, что все депутаты от Консервативной партии сейчас пытаются осознать случившееся и думают над новой стратегией. Менять третьего лидера за год — это абсолютный бардак. Наверное, они попытались бы отложить этот момент в идеале на 6–8 месяцев, чтобы прийти к единому мнению. Поэтому идея этого нового поста в правительстве у них популярна, так как это подготовит назначенного человека к посту премьера. В принципе, круг не такой большой. После отставки Кэмерона так была очень ожесточенная междоусобная война кандидатов в лидеры партии.

Победила Мэй, но она выиграла из-за того, что все остальные поубивали друг друга.

Я думаю, что выбор будет между нынешним министром иностранных дел Борисом Джонсоном, который очень популярен среди избирателей за счет своей харизмы и авторитета, и Дэвидом Дэвисом, нынешним министром по переговорам с ЕС по Брекзиту. Он тоже популярен, идеологически он правее Джонсона, ближе к либертарианцам. Дэвис — опытный игрок, еще в 2005г. баллотировался в лидеры Консерваторов и был главным соперником Дэвида Кэмерона. Думаю, он с радостью снова бы попытался.

— Какие у Джонсона и Дэвиса отношения между собой? 

— Они оба агитировали за выход страны из Евросоюза,  так что, думаю, у них довольно дружественные отношения. Хотя бы просто коллеги. Повторения того, что случилось с Борисом Джонсоном во время прошлой лидерской гонки, когда ему в спину воткнул нож его ближайший соратник Майкл Гов, не должно произойти. Да и партия этого не допустит, второй раз какую-то мыльную оперу с большим количеством интриг никто не выдержит.

— Если ли возможность у Терезы Мэй исправить ситуацию? За счет, например, компромисса с партией? Что для этого нужно? 

— История такая смешная штука. Все говорили о том, что лейбористы готовы рассыпаться на части: радикальное крыло уйдет с Джереми Корбином, умеренные члены партии, когда-то игравшие важную роль у Тони Блэра, сформируют свою центристскую политическую партию вместе с либеральными демократами.

Оказалось, огромные проблемы сейчас у консерваторов, потому что у Терезы Мэй нет решающего большинства, ей придется опираться на Юнионистскую партию Северной Ирландии. При этом, у самих юнионистов не самый приятный имидж среди консерваторов. Так же сейчас будет очень важно мнение консервативных депутатов от Шотландии, которые были единственным светлым пятном этой кампании партии. Их возглавляет Руд Дэвидсон — очень яркая и харизматичная личность. Она уже сказала Терезе Мэй, что если она хочет входить в коалицию с DUP [Юнионистская партия — прим.], то ей нужно убедить их, что они не будут влиять на социальные вопросы (аборты, права ЛГБТ-сообщества, и т.д.). Нельзя, по ее мнению, формировать с ними единый кабинет. Поддерживают голосами и пусть продолжают. Думаю, все зависит от того, какие будут переговоры с ЕС. Процесс переговоров о выходе уже запустился и будет длиться 2 года. Если будут опять какие-то пертурбации и продолжение политической неразберихи, то, очевидно, двух лет не хватит на это.

Все будет зависеть от того, кто и как будет вести эти обсуждения. 

В том числе и будущее Терезы Мэй.

— Есть ли возможность у партий, увеличивших свое представительство в Парламенте, поменять и изменить позицию правительства по поводу Брекзита? Смягчить ее? 

— Думаю, что даже не у лейбористов или либерал-демократов, находящихся в оппозиции. Теперь, учитывая, что каждый голос от консерваторов супер важен, очень большое влияние будет вообще у любого консервативного депутата. Сама партия не однородная: есть люди абсолютно правых взглядов, которые всей душой за выход из ЕС, а есть часть депутатов, настроенная про-европейски. Терезе Мэй придется корректировать свою политику о выходе, чтобы сгладить конфликты между этими сторонами. Скорее всего, им точно придется как можно скорее гарантировать права граждан Евросоюза, проживающих в Великобритании.

Как вы думаете, что произойдет с политикой в отношении единого рынка Евросоюза?

— Да, и здесь потребуется серьезная коррекция при таком небольшом преимуществе в Парламенте, да и не стоит забывать, что британский парламент состоит из двух частей: Палаты общин и Палаты лордов. Даже если есть небольшое преимущество у Мэй в Палате общин, то среди лордов у нее нет большинства. Думаю, почувствовав шаткое положение Консервативной партии, лорды, многие из которых являются независимыми, начнут сильно давить. Они и до этого пытались, заворачивали различные проекты по выходу из Евросоюза. Теперь это будет еще сложнее принят какой-то законопроект.

— В течение последнего года ходили постоянные слухи о возможной отставке Джереми Корбина с поста лидера лейбористов. До этих выборов у него был высокий антирейтинг. Стал ли он сейчас популярнее? И какую политику будет пытаться продвигать Лейбористская партия, учитывая увеличившееся представительство в Палате общин?

— Вопрос раскола, думаю, надолго закрыт. Ровно как и вопрос о создании новой центристской силы по образу и подобию нынешней партии Эммануэля Макрона. Джереми Корбин на долгие годы зацементировал свое место в партии. Все его сторонники абсолютно уверены, что это полная победа. Победа идей левого популизма: идей перераспределения, национализации. Но 262 места — это довольно далеко от 326 [решающее большинство — прим.]. Думаю, они теперь будут надеятся на серьезные изменения в Консервативной партии, которые могут повлечь за собой продолжение политического кризиса.

 Если будут действительно серьезные проблемы в переговорах о Брекзите, то нельзя исключать, что на следующих выборах Корбин может получить большинство и стать новым премьером.

— Была информация, что либерал-демократы и шотландские националисты собираются поддержать Джереми Корбина. Не будут ли они выстраивать свою коалицию в теневом правительстве?

— Думаю, что нет. Арифметически им все равно не хватает мест, чтобы иметь решающее большинство в палате. Ну и либеральные демократы заявили, что они не поддержат Корбина. В первую очередь по вопросу Евросоюза. Стоит обратить внимание, что и консерваторы, и лейбористы признали итоги референдума [о выходе из Евросоюза — прим.]. Джереми Корбин точно также говорил о необходимости покинуть единый рынок. Это привлекло большое количество электората на сторону его партии. Часть голосов UKIP однозначно ушла к Корбину. Никакой прогрессивный альянс не состоится, они просто будут ждать еще более серьезного ослабления правящей партии.

— Почему часть третьих партий провалились на этих выборах? UKIP потеряла единственное место, которое у них было, Шотландская националистическая партия лишилась 22 мест, либерал-демократы увеличили свое представительство лишь на 4 места. Все это связано с позициями по Брекзиту? 

— Нет, думаю, не все связано с позицией по Брекзиту. Во-первых, СМИ массовой информации освещали эти выборы, как будто это выборы между Мэй и Корбиным. Сужалось пространство для остальных партий. Казалось, что это президентская гонка между двумя кандидатами. Во-вторых, стоит рассмотреть каждую партию отдельно. UKIP лишились своего бессменного лидера Найджела Фараджа. Лидеры после него были абсолютно не харизматичны и ничего нового не принесли для партии. И, конечно, партия просела из-за того, что выполнила свою главную задачу — выход страны из Евросоюза. Либерал-демократы в начале кампании, казалось, могли восстановить свои позиции и получить около 30 мандатов. Но они провели ужасную кампанию, хуже них были только консерваторы. Лидер либерал-демократов Тим Фэррон попал в огромное количество скандалов. Например, в ответ на вопрос, как он относится к геям, Фэррон, являющийся религиозным человеком, ответил: «Мы все не без греха». Конечно, английские газеты и английское телевидение раздули эту тему до невероятных масштабов. Фигура и так не харизматичного Фэррона была скомкана. А шотландские националисты, думаю, провалились, так как люди элементарно устали. 10 лет SNP [Партия шотландских националистов — прим.]  находится у власти. Многих, возможно, напугала возможность второго повторного референдума о независимости Шотландии. Видно, что их электорат устал от экспериментов партии. Также важную роль сыграли успешные кампании лейбористов и консерваторов в этом регионе, им удалось привлечь значительное количество избирателей на свою сторону.

— Еще две партии увеличили свое представительство: Юнионисты и Шейн Фейн. Не могли бы вы кратко рассказать о данных партиях и о их роли в новом парламенте?

— Думаю, что роль обеих партий серьезно возрастёт. Надо помнить, что Шейн Фейн исторически не занимает свои парламентские места. Они вновь отказались, сославшись на традицию, которую они не хотят нарушать. А Юнионисты будут играть ключевую роль в поддержке правительства, и на них будет оказываться серьезное давление. Со стороны консерваторов они могут получить бонусы в виде дотаций для Северной Ирландии или особого статуса региона. Нужно помнить, что только Северная Ирландия граничит с членом ЕС Республикой Ирландией, и пока не очень понятен статус границы: останется ли она открытой, как между странами ЕС, или будут шлагбаумы и пограничники. Это тоже очень важный вопрос. Вообще, эта часть Великобритании остается довольно смешанным регионом. Исторические раны там еще не зажили, остается разделение на протестантов и католиков. DUP и Шейн Фейн — просто более радикальные силы: юнионист в прошлом участвовали в деятельности парамилитаристских организацияй, а Шейн Фейн — вообще известные ирландские националисты, не раз поддерживавшие Ирландскую республиканскую армию.

Сейчас идет процесс поляризации политики Северной Ирландии.

— А какая платформа и программа у Юнионистов?

— DUP находится правее Консервативной партии. Они известны тем, что до сих пор поддерживают гей-браки, являются главными противниками легализации абортов. В экономической сфере они обещали рост пенсий быстрее роста инфляции. Именно это как раз не пообещали Консерваторы, что, думаю, стоило им всех выборов.

— Перед выборами активизировался Тони Блэр, бывший премьер-министр от Лейбористской партии. Будут ли какие-то активные действия с его стороны? Мог ли он объединить вокруг себя центристские силы? Пошатнулись ли его позиции после выборов?

— Действительно, перед выборами фигура Блэра появилась в газетах и на телеэкранах. И тогда многие заговорили о формировании центристской партии. Сам он, конечно, из-за своего огромного антирейтинга не занимал бы там высокие посты, но по слухам именно его институт должен был отвечать за создание идеологической программы новой партии. После триумфа Корбина и лейбористов эти планы, скорее всего, рассыпались. Но Блэр остается очень важном игроком в том плане, что он является ярым критиком Брекзита и проводит большое конференций и дает множество интервью, в которых говорит об опасности этого решения.

— Можно ли сейчас сказать, что вопрос о выходе Британии из Евросоюза полностью решен и не будет пересмотра итогов референдума? Что Брекзит в каком-то виде точно состоится?

— Думаю, что да.

Главное понять, в каком виде. 

Существует разные пути развития, и эти выборы снова подняли этот вопрос. Абсолютно непонятно, как именно будет проходить выход, кто будет проводить переговоры. Ведь неопределенность есть не только со стороны Великобритании, но и со стороны Европы, которая лишь кажется стабильной. Впереди множество различных политических событий, имеющих возможность перемешать карты единой Европы как переговорщика: референдум в Каталонии, немецкие выборы, внеочередные итальянские выборы, и т.д. Сейчас Европа выглядит единым механизмом, который готовится принимать жесткие санкции против Великобритании. Но надолго я бы тоже не загадывал.

— Удивила ли вас реакция мировых лидеров на результаты выборов? Выгодна ли для Европы данная политическая нестабильность в Великобритании? 

— Довольно стандартные были поздравления, ничего особенного. Хотя, безусловно, европейские лидеры были уверены, что Тереза Мэй получит какое-то серьезное преимущество.

Думаю, что для них не так значимо какое именно преимущество у Консерваторов, а важно, кто премьер. Евросоюзу важно понимать, с кем именно он ведет переговоры. 

Хотя шаблон, вероятно, был бы один и тот же для переговоров с Мэй или с Корбиным. Другое дело, что Корбину пришлось бы идти на уступки с шотландскими националистами и либерал-демократами, у которых абсолютно иная позиция в отношении Брекзита. Консерваторы и лейбористы не сильно отличаются в этом вопросе, но поддерживающие лейбористов “третие” партии сильно бы повлияли на принимаемые решения. Думаю, будь либерал-демократы чуть более тактически настроены, они бы предложили Мэй сделать свою коалицию на каких-нибудь серьезных уступках в плане переговоров по Брекзиту. Уверен, премьер-министр не приняла бы это предложение, но этот шаг мог бы серьезно повлиять на переговоры и последующие политические события.

— Какая сейчас атмосфера внутри самой Великобритании? Что является основными темами для обсуждения?

— Если говорить об обычных людях, конечно, студенты абсолютно счастливы. Я говорил с людьми, составлявшими экзит-полл при университетском кампусе и занимающимися выборами 10–15 лет. Они говорят, что не такой большой явки студентов давно не было. Это еще раз говорит о том, что молодежь была настроена на стороне Джереми Корбина. Другой вопрос, что консерваторы сначала не занимались молодежью, когда это было нужно. А потом еще разозлили базовый электорат пенсионеров заявлением, что не будут повышать пенсии быстрее, чем будет расти инфляция. Люди понимают, что в Великобритании еще одна затянувшаяся политическая неразбериха. С момента объявления результатов референдума политическое поле, да и вся политика в Великобритании проходит серьезную трансформацию. И попытки Терезы Мэй зафиксировать статус-кво этими выборами подтолкнули страну к еще большей нестабильности.

Часть 2

— За время, прошедшее с момента нашего первого разговора, произошло множество событий в Великобритании. Одним из основных является пожар в Лондоне. Почему сгоревший дом стал главной политической темой и сильно повлиял на рейтинг Терезы Мэй?

— Думаю, политические страсти после выборов не до конца улеглись. К сожалению, этот пожар был использован в политической борьбе. Это, безусловно, страшная трагедия. В Великобритании, по-моему, если не считать терактов, то последней сравнимой по масштабу трагедией было Хиллсборо [Во время матча Кубка Англии по футболу между командами «Ноттингем Форест» и «Ливерпуль» произошла давка, в результате которой 96 человек погибли — прим.]. Тогда все было очень политизировано, говорили, что Маргарет Тэтчер и Консервативная партия пытаются сокрыть свою вину в этой трагедии и покрыть полицию. Также и в случае с недавних пожаром в Лондоне: консерваторов обвиняют в том, что они не до конца соблюдали законы о пожарной безопасности.

Стоит признать, что Тереза Мэй сначала не очень сильно отреагировала на этот трагический инцидент и не сразу встретилась с жертвами пожара, что возмутило общественность. Это накалило ситуацию и посыпались обвинения, что она равнодушна и закрывает глаза на людей.

— Еще одной важной новостью является начало переговоров между Великобританией и ЕС. Что уже можно сказать о начале этого процесса? Смягчилась ли политика британского правительства по отношению к Брекзиту? 

— Нет, думаю, не сильно изменилось отношение к тому, как страна должна выходить из структуры ЕС. Возможный коалиционный партнер консерваторов, Юнионистская партия, имеет те же представления о Брекзите. Но очевидно, что на какие-то небольшие уступки Мэй придется пойти, чтобы хотя бы наладить диалог со странами ЕС. Сегодня [23 июня — прим.] главной новостью является обещание премьер-министра предоставить права европейским гражданам. Им будет гарантированно проживание и медицинские услуги. По сути, они станут полноправными гражданами Великобритании. Другое дело, что на эту уступку можно было уже давным-давно пойти. Я считаю, что если бы Мэй сделала этот ход в начала апреля или в начале мая, то часть людей, проголосовавших в итоге за лейбористов, могли бы отдать свой голос консерваторам.

Еще одной важной задачей для премьер-министра на переговорах является обеспечение прав граждан Великобритании, проживающих в странах ЕС. Довольно много британцев живет в Испании и во Франции. Так что переговоры, скорее всего, будут продвигаться на более консенсусной основе.

Насчет формата, я бы не очень думал о том, будет он мягким или жестким.

Даже несмотря на не самые лучшие результаты на выборах, главная задача у них прописана — снизить приток мигрантов.

Для этого нужна своя миграционная политика, что означает выход из пространства для свободного передвижения Евросоюза и выход из единого рынка товарооборота.

— Эта новость о предоставлении прав гражданам ЕС разделила общественность, многие критикуют этот план Терезы Мэй. Как вы считаете, является ли данная критика объективной или просто часть политической борьбы?

— Понятно, что яростные сторонники Евросоюза будут вечно недовольны, пока не объявят, что страна не покидает ЕС. Есть такие люди, и их немало. Они будут требовать больших уступок Брюсселю, вопреки, возможно, интересам собственной страны. Другое дело, что эта новость, по сути, еще никак не отражена на бумаге.

Действительно, консервативное правительство подтвердило эти планы, но сам документ, объясняющий по пунктам статус этих граждан ЕС, будет опубликован только в понедельник. 

Думаю, что в документе все будет более четко подчеркнуто и объяснено. И после этого можно будет говорить, что там хорошо, а что плохо.

— Недавно королевой был представлен другой документ, который она зачитала во время открытия Парламента. Что является самым главным в этой речи королевы? И какие поправки собираются внести оппозиционные партии?

— Я думаю, эта речь королевы особенная, так как уже заявлено, что это будет единственная речь за 2 года (традиционно королева открывает Парламент раз в год, зачитывая речь, подготовленную правящей партией).

Для консерваторов сжато пространство для маневра. Обычно в речи предлагаются около 50 законов, в этот раз их было 27.  Это показывает, что для них главной темой является выход страны из Евросоюза. Многие законы придется переработать, так как страна вышла из этой организации.

Довольно интересно, что многое из представленного в предвыборном манифесте партии не появилось в королевской речи. Очевидно, консерваторы выкинули эти идеи.

Думаю, сильным изменениям подвергнутся предложенные во время выборов социальные реформы, которые обозлили людей пенсионного возраста. В речи, в принципе, сказано, что необходим консенсус. Насчет оппозиционных партий, конечно, они все будут голосовать против, но им арифметически не хватает голосов. Соответственно, они надеются на то, что нынешние переговоры между консерваторами и юнионистами не увенчаются успехом, но я лично не вижу ситуации, при которой DUP проголосует против консерваторов и фактически выкатит красную дорожку Джереми Корбину. Он все же считается человеком, который ратует за то, чтобы Ирландия была единой страной.

— Почему у Консервативной партии никак не получается окончательно договориться с DUP? Что ждет страну, если этой договоренности не будет?

— Думаю, что тут нужно разделять две ситуации. Понятно, что юнионисты в каких-то ключевых моментах в любом случае проголосуют вместе с консерваторами, даже если переговоры абсолютно провалятся.

Но DUP потребовала довольно много взамен на свои голоса. Известно, что они поддерживают позицию консерваторов по поводу переговоров с ЕС, но выступают против их экономической политики. Они являются противниками сокращения расходов и сокращения дефицита, ведь вообще Северная Ирландия считается самым бедным регионом Великобритании, поэтому эти меры могут сильно ударить по избирателям юнионистов. Ну и именно эта часть страны больше всего зависит от дотаций из Брюсселя, поэтому они требуют от правящей партии увеличения финансирования и грантов взамен на поддержку в Парламенте. Речь, вроде, идет о 2 миллиардах фунтов, что является очень большой суммой (консерваторы им предлагали значительно меньше). Как я понимаю, они просто не сходятся на цифрах. В четверг будет голосование [по поводу речи Королевы и планов Парламент на год  — прим.], к этому моменту, думаю, все будет уже готово. Та же Тереза Мэй активно говорит, что в четверг юнионисты проголосуют вместе с консерваторами, чем сжигает все возможные пути отступления для DUP.

— Все данные политические явления происходят на фоне увеличившегося количества терактов в стране. Почему, несмотря на объявленный критический уровень угрозы и принятые меры, у правительства не получается обеспечить безопасность и предотвратить теракты? Как это влияет на события на политической арене?

— Да, сейчас невероятно высокий уровень террористической угрозы и большое количество атак. Но я бы все же не сказал, что правительство не борется с терроризмом. Если помните, в марте произошла атака недалеко от Парламента (человек на машине сбил прохожих, а потом выскочил из нее и ударил ножом полицейского). Официально было опубликовано сообщение секретными службами MI5 и MI6, что с этого момента до страшного взрыва на концерте в Манчестере в конце мая было раскрыто 5 терактов. Конечно же они работают и стараются. Другое дело, что большое количество воевавших на Ближнем Востоке на стороне террористической группировки, называющей себя «Исламское государство», возвращаются домой. По последним данным их около 300 человек, а людей, которые проповедуют и поддерживают какие-то радикальные веяния — около 5000. Понятно, что нужны более серьезные законы. Думаю, что если бы Консервативная партия получила бы значительно больше голосов, то какие-то законопроекты уже были бы предложены. Перед выборами консерваторы говорили какие-то сумасшедшие вещи на уровне Роскомнадзора, предлагали значительно усилить мониторинг интернета. Кроме того, они хотели увеличить срок возможного задержания по подозрению в теракте без предъявления обвинений с 24 часов до 72, чтобы можно было собрать больше информации. Сейчас же им придется вести переговоры с другими партиями и находить консенсус. Я уверен, что антитеррористическое законодательство будет точно дополняться, это просто дело времени.

СЕННИКОВ: В последние годы можно прочитать и посмотреть очень много разных мнений о каких-то частных, мимолетных событиях современной России, но очень редко встречается какое-то широкое и обзорное мнение. Поэтому начать наш разговор мне бы хотелось с такого вопроса — если попытаться найти одно слово, которым можно было охарактеризовать Россию в 2017 году (или, шире, в последние несколько лет), то какое слово бы вы выбрали?

САПРЫКИН: Почему-то первым всплывает слово «вязкость». Я сам не до конца понимаю, почему именно оно, попробую расшифровать. С одной стороны, вокруг происходит много всего — Крым, Донбасс, Сирия, наступление сил реакции, новая волна протестов. Видеоблогеры вон завелись. С другой — такое ощущение, что все вокруг застыло в состоянии равновесия, стазиса, любое сознательное действие дается с трудом — нет энергии, никому не интересно, всем заранее все понятно. Можно заниматься либо конвейерным производством, либо мелкими частными проектами, либо совсем уже сервильным обслуживанием государства, и это касается не только умственного труда. Все то, что пело и боролось, сияло и рвалось, медленно куда-то тащится. Скажу циничную вещь: и добровольцы, которые уехали на Донбасс, и протесты, и утечка мозгов, по-моему, лишь разные проявления одного и того же желания — вырвать себя силовым методом из этого болота, создать ситуацию, в которой будет возможно позитивное действие. Ну или то, что людям кажется сегодня таким позитивным действием, за неимением лучшего.

СЕННИКОВ: А эта «вязкость», как вы думаете, — она, скорее, результат логического развития всего того, что было в нулевых или это результат трагических совпадений и случайностей?

САПРЫКИН: По-моему, это такая циклическая вещь — вянет лист, проходит лето, иней серебрится. В этом смысле оно, конечно, логически вытекает и из нулевых, и из девяностых — и в особенности из какого-то глобального упрощения жизни, которое последовало за крушением уютного позднесоветского мира. Ну то есть, в 90-е было много свободы и всяческого веселья, но помимо этого, резко упростились, скажем так, жизненные стратегии.

Позднесоветский интеллигент жутко мучился разнообразными сложными этическими вопросами, а тут вдруг оказалось, что все просто как дважды два — хорошо быть богатым и здоровым. Дальше этому богатству требуется порядок, стабильность, сильная рука. Дальше к богатству и порядку хочется прибавить ощущение общности, коллективной идентичности, того, что все мы часть какой-то огромной силы. Прошлое наше великолепно, настоящее блистательно, напитки покрепче, слова покороче. В результате мы оказались там, где мы оказались — в довольно просто устроенном мире с государственной идеологией, которая по жесткости не уступает марксизму-ленинизму, и все, что не вписывается в контуры этого мира, даже в эстетическом или просто житейском плане, сразу оказывается под подозрением. Ну или кажется, что это просто не нужно. Проще надо быть, душевнее, и люди потянутся.

Интересно, я начинаю рисовать эту мрачную и довольно одномерную картину, и тут же понимаю, что все сложнее. Что есть какие-то слои реальности, группы людей, которые существуют в совершенно иной логике. У них и сложности, и странности, и какой-то отдельности от текущей, прости господи, повестки — ну просто больше некуда. Взять хотя бы мир современной поэзии. Наверное, это еще одна важная черта современности — что ты можешь выбирать, в каком слое ты существуешь. Знаете, как в фейсбуке после какой-нибудь катастрофы или теракта обязательно кто-нибудь начинает задавать вопросы с подковыркой — мол, а почему вы сейчас в трауре, а тех-то и тех-то вы не оплакивали? Да потому. Как-то так все устроилось, что ты можешь попасть в такой слой, где совершенно искренне будешь воспринимать, например, войну на Донбассе как самое важное, что происходит сейчас в мире. А можешь оказаться в слое, где этой войны нет вообще, ты просто о ней ничего не знаешь. И это не то чтобы ты спрятал голову в песок от страшных новостей — нет, это все совершенно искренне. Параллельные миры, как у Пелевина в книжке про цукербринов — ты в какой-то момент пересаживаешься в вагон на соседней линии, он везет тебя в совершенно другую сторону, а что происходит на прежней твоей линии — ты просто перестаешь видеть.

СЕННИКОВ: Мне кажется, что это немного перекликается с вашей недавней статьей о фильме «Брат» — абсолютная пустота в голове и мыслях, поэтому сначала идут самые примитивные и простые идеи, и дальше это все понемногу обрастает мясом. А как сюда, в эту кристальную простоту, встраивается некий такой интеллектуально-художественный ренессанс нулевых — когда можно было сказать, что вот есть главный журнал городского обывателя, есть главный музыкант в виде Шнурова и есть даже главный режиссер — в виде Балабанова? Или это все, в общем, несущественно в масштабах России?

САПРЫКИН: На самом деле слово «главный» (вместе с фигурой главного музыканта и режиссера) придумал тот самый главный журнал, который любил эти иерархии создавать. И выражение «на самом деле» — тоже из его лексикона. Наверное, в 2000-е была потребность в такого рода навигации — как ни относись к Земфире-Шнурову-Акунину-Пелевину-Балабанову, это все были величины, и когда что-то такое вокруг постоянно возникает, во-первых, по-человечески хочется это воспеть, а во-вторых, кажется, что такие сильные и яркие новые люди, они так и будут возникать как на конвейере, и очень важно следить за этим процессом и не пропустить их появление. Но как водится, все пошло не так: конвейер назначения новых героев продолжал работать даже в ситуации их полного отсутствия, и под конец изрядно себя дискредитировал.

На самом деле, если я чем-то горжусь в отношении «Афиши» — это тем, что стараниями Максима Семеляка (при моем молчаливом попустительстве) нам удалось растолковать какому-то количеству людей истинное значение и масштаб Егора Летова, и это случилось еще при его жизни. А насчет Балабанова —такое всеобщее отношение к нему как главному режиссеру сформировалось уже после его смерти, это сейчас юбилей «Брата» празднуют практически как День Победы, а когда оба «Брата» выходили на экран, такого уж безусловного консенсуса вокруг них совершенно не было.

СЕННИКОВ: Окей, хорошо, зафиксируем тогда этот момент — такие ориентиры в значительной степени искусственны, а нынешнее состояние в какой-то степени связано с тем, что таких главных журналов больше нет. Но на что тогда нужно ориентироваться, стараясь выбраться из этой безвременной вязкости? На самого себя, на модные телеграм-каналы, на Алексея Навального и его телевидение на ютубе? И стоит ли вообще искать Большие Идеи или это все пустое? Просто получается, что мир больших ориентиров проиграл в 2011-2012, и никакие другие Большие Идеи — будь то Русский национализм, или борьба с коррупцией не смогли развернуться во что-то масштабное и всеобъемлющее.

САПРЫКИН: Мне кажется, что никаких особенно больших идей в 2000-х не было. В те годы выходил такой журнал «Обустройство и ремонт», вот примерно этим люди в масштабах страны и занимались. В магазины завезли широкий ассортимент продукции. Стало можно купить задешево красивую мебель и обставить ею квартиру, а через год полностью ее поменять. Да и квартиру, если поднапрячься, стало можно купить. Кредит, чартер, вай фай — главные (тьфу, опять главные) впечатления десятилетия в масштабах страны связаны как раз с освоением этих неизведанных потребительских пространств. И то, что людям в какой-то момент стало этого не хватать — в некотором роде, свидетельство того, что обустройство успешно произошло.

Тоска по большим идеям — объединяющим, придающим смысл, все объясняющим идеям — началась как раз в начале 10-х. Люди вздохнули чуть спокойнее и начали задумываться, кто они и зачем они. Понятно, что ответ, который был предложен государством — наши иконы самые красивые, но кругом враги, поэтому нужно сплотиться вокруг сильной власти, то есть Путина — многих вполне устроил, тем более, тут начались драматические международные события, от которых эта Большая Идея приобрела особую убедительность. Но это не единственный вариант ответа. Люди инстинктивно ищут свою веру, пытаются нащупать круг своих, кто разделяет эту веру. Веры бывают разные. Вера в силу русской нации или русского оружия, Вера в права и свободы, в частности, в свободу предпринимательства. Вера в чудотворность мощей Чудотворца. Вера в детей — да, для многих сейчас именно дети оказались главной целью и оправданием существования. Вера в личностный рост, которого можно добиться, прочитав несколько правильных книжек. Вера в Традицию с большой буквы “Т”. Вера в эффективный менеджмент. Вера в абсолютно инфернальную сущность России и рабские гены ее народа и в то, что здесь никогда ничего не исправить.

Мы все наблюдали, как наших знакомых резко и непоправимо сносило в сторону одной из этих вер, и это очень часто был случайный, непонятно чем не мотивированный выбор. Те срачи, которые мы наблюдаем в фейсбуке — это как раз мини-религиозные войны, столкновение этих маленьких вер. Если в условиях этой виртуальной варфоломеевской ночи нужно на что-то опереться — я бы опирался на то, что все мы люди, и в этой токсичной среде важно прежде всего не наделать друг другу гадостей. Вопреки всем рациональным соображениям, мне кажется, что интонация высказывания сейчас гораздо важнее содержания высказывания.

СЕННИКОВ: А вы лично в этом поиске веры — вы скорее с кем? Я почему спрашиваю об этом — ведь еще всего-то лет 5-6 назад, вы принимали довольно активное участие в тогдашнем протестном движении, помогали его организовывать, выступали. Протесты, с одной стороны, были одним из примеров такого поиска веры и ценностей, но, с другой стороны, в итоге они провалились. И вместе с ними провалилось все остальное — весь этот мир поздних нулевых был разрушен, нет больше «Духа времени» от Юрия Сапрыкина, а наиболее адекватное времени издание — это  «Медиазона». Как вы для себя сейчас всю эту историю определяете? Вообще, значит ли это, что и пробовать не стоило или наоборот, все всё правильно сделали?

САПРЫКИН: На подобные вопросы есть универсальный ответ моего товарища Ильи Осколкова-Ценципера — тогда нужно было делать это, сейчас что-то другое. На самом деле, это болезненная для меня история, я до сих пор не могу ответить для себя, чем были зимние протесты, и почему все случилось так, а не иначе, у меня дикое чувство вины перед людьми, которые сели из за этого в тюрьму. Пользуясь случаем, хотел бы передать слова поддержки Ивану Непомнящих, Дмитрию Бученкову, Денису Луцкевичу и Дмитрию Ишевскому. При этом зимой 11-12 года никаких вопросов у меня не возникало, я был на сто процентов уверен, что наше дело правое. Можно утешать себя тем, что я на несколько месяцев стал орудием истории, так бывает.

Уютный мир конца нулевых, наверное, все равно был бы разрушен, тучи сгущались, если посмотреть на те же афишные колонки 11-го года — там сплошные тлен и безысходность. Это напряжение должно было во что-то разрядиться. Наверное, у всех участников тех протестов были свои мотивы, наверное, в большинстве своем они мечтали о более счастливой и справедливой жизни, хотели не чувствовать себя лишними в своей стране, которая все больше скатывается к такому силовому феодализму. Наверное, для многих из них, кто нашел за прошедшие годы какую-то цель и смысл, не сводящуюся к требованиям честных выборов, это желание сбылось. Но далеко не для всех. Да, и я очень люблю Медиазону, но для более объемной картины хорошо бы дополнять ее чем-нибудь еще — в диапазоне от издания The Flow до вашего, например, телеграм-канала.

На самом деле, если говорить про адекватность времени — мне кажется, что-то очень сегодняшнее есть в историях дачных стрелков. Ну вы знаете, случилось несколько подряд трагических случаев по одному сценарию — мужчины средних лет где-то на даче, в Кратово или в Тверской области, хватают вдруг оружие и идут убивать всех подряд. Потому что друзья в компании что-то обидное сказали, потому что сосед построил дом, который солнце загораживает, бытовые совершенно причины. Ну и вы представляете — мужик, середина жизни, очень над чувствовать себя если не героем, то хотя бы востребованным, зачем-то нужным, чувствовать, что не зря живет. А вместо этого — бытовая неустроенность, долги, кредиты, какая-то случайная работа. И жизнь проходит. А тебе еще по телевизору все время говорят, что ты живешь в великой стране, должен быть достоин памяти героев — а картинка твоей жизни с этим как-то совсем не склеивается. И тут кто-то в компании говорит — да ты вообще, ты не служил, ты не мужик — и у тебя совсем срывает планку. Вот это ощущение ненужности, неустроенности, которое люди пытаются заткнуть патриотической риторикой или злобой на власть, и которое прорывается в таких отчаянных трагических жестах — это очень сегодняшняя тема. Я не знаю, с кем я в нынешнем коллективном поиске веры, но вот этих людей я очень чувствую.

СЕННИКОВ: Но вообще, несмотря на все эту довольно мрачную атмосферу в стране — Вы скорее оптимист и верите, что рассвет уже близко и появится что-то новое или нет, все будет так как есть, исхода нет — и даже какая-нибудь весьма фантомная победа Навального (или условного Навального) ничего не изменит?

САПРЫКИН: Этот морок легко рассеивается, даже сейчас — его разрушает любое талантливое кино, любой глубокий текст или смелый поступок. Неважно что — книга Данилкина про Ленина или фильм Звягинцева про нелюбовь. Наверное, оба автора были бы не рады такому соседству, но то, что каждый из них по-своему взял и сделал — это вселяет надежду. Этот морок разрушится очень быстро и в более глобальных масштабах. Другое дело, что от этого все не наладится сразу волшебным образом. Нынешний поиск веры, поиск идентичности и уверенности в собственной правоте — он же сопровождается довольно сильным моральным кризисом, когда людям, где бы они эту правоту ни находили, приходится сознательно отсекать какие-то части реальности, чужие правды, чужие несчастья, ну или соглашаться на компромиссы, на которые соглашаться не следовало бы. За все это придется платить, на личном и общекультурном плане. Пока не знаю как, но придется. Ну и вообще — эта конкретная вязкость не навсегда, но что-то есть в русском ландшафте и в русской душе, что останется неизменным при любом режиме. У Навального, условного или безусловного, наверняка есть новые социально-политические рецепты, но определенно нет ключей от всеобщего счастья. То ли это благодать, то ли это засада нам, весело на ощупь, да сквозняк на душе — как-то так и будет.

СЕННИКОВ: И последний вопрос — после этой весны протестов и роста популярности политического видеоблоггерства, стало как-то много разговоров о «протесте молодежи». Вы думаете, что это справедливо? И чтобы вы посоветовали делать молодому человеку в России 2017 года?

САПРЫКИН: Мне кажется, идея молодежного протеста была придумана очень быстро и очень специально, чтоб объяснить события 26 марта, положить их на понятную полку. На месте социологов я бы в такие моменты специально следил, как возникают и распространяются подобные идеи, почему уже к вечеру 26 марта все уверены, что это было восстание школоты, и не более. На меня гораздо более сильное впечатление произвели не школьники на фонарном столбе, а люди в далеких от Москвы городах, которые явно никогда в жизни ни на какие уличные акции не выходили. Вот тут, видимо, и происходит какой-то тектонический сдвиг — когда этот путинский символ веры про сильное государство в кольце врагов, он перестает работать, люди начинают инстинктивно чувствовать, что в этом есть какая-то нечестность, что у них из-под носа уводят сегодняшнее и будущее благополучие, чтоб купить очередную яхту или дом приемов. И ладно бы эти деньги шли  на компанию Яндекс или там, на ракету, которая в космос полетит, нет, они идут именно на яхту. Это раздражает.

А что касается протеста школьников — наверное, если всем хочется думать, что это протестуют именно школьники, то что-то в этой мысли есть. Мы же понимаем, что вместе со школьниками на нас надвигается какое-то совсем другое будущее. И коррупция в нем окажется побеждена даже не потому, что сегодня школьник лезет на фонарный столб, а потому что следующему поколению все эти распилы и откаты будут не интересны. Это не модно, так сейчас не носят. Скорее всего, в этом будущем не будет места и нашим колонкам, телеграм-каналам и рассуждениям о будущем России — но то, против чего сегодня люди выходят биться с ОМОНом, изменится само. Если нынешний школьник лет через двадцать, прочитав этот разговор, не сможет понять, из-за чего мы так переживали — я буду счастлив.