Если машина не дает сбоев столько лет, то все у нее в порядке и с управлением, и с мотивациями, и с логикой. И если эта логика не видна простому гражданину, то в наших условиях это только его, гражданина, проблема, а у Следственного комитета никаких проблем нет, он действует по своей комитетской логике, рубит лес, пожинает щепки. Просто когда государство до такой, как у нас, степени не зависит от граждан, у государства всегда будет какая-то своя собственная логика.
А гражданину будет, в свою очередь, казаться, что онo просто сошлo с ума. И если последнее слово будет за гражданином, он не пощадит такое государство и, в общем, будет прав.
Это такой коэновский сценарий, «Человек, которого не было». На самом-то деле он был, и даже Катаева спас, и Багрицкого устроил в «Красный Николаев», и еще кому-то помог, и, может быть, среди написанного им есть сколько-то стоящих текстов, но это, видимо, уже действительно не имеет никакого значения и никогда не будет иметь. Интереса сейчас может заслуживать как раз только фокус, который нам показали Киянская и Фельдман: из обрывков старых журналов, мемуаров и уголовных дел можно воссоздать исчезнувшего навсегда человека, и ты смотришь на него — ну что, обычный советский литератор и художник второго или третьего ряда, каких много. Но если его не было до сих пор, если его не было до того момента, когда двум исследователям пришло в голову его реконструировать, зацепившись за один эпизод из жизни Катаева, — где гарантия, что рядом с ним в траве забвения не валяется еще один, такой же обыкновенный и такой же отовсюду вычеркнутый? Можно обнаружить мамонта в вечной мерзлоте, это круто, но это понятно, тут удивляться нечему. А обнаружить неизвестного, в буквальном смысле бесследно исчезнувшего писателя в Москве семидесятилетней давности — так вообще бывает? Советская история — хуже вечной мерзлоты.
