Российская пропаганда, ты же так любишь вот это: сорок первый год, сорок пятый год, деды воевали, георгиевская лента, против нас фашисты, против нас бандеровцы, – ты это любишь, ты, как иногда кажется, вообще не знаешь другого языка, так почему же теперь ты испуганно замолчала и не решаешься описать происходящее именно на том языке, который ты знаешь и любишь? Почему не звучит из твоих, пропаганда, уст одно напрашивающееся сейчас и самое очевидное сейчас слово? Оно ведь как раз из того словаря, который ты заучила наизусть и который с тобой заучили наизусть мы. Почему же теперь ты молчишь, пропаганда? Чего ты боишься?
Слово, которого сейчас нет в лексиконе российской пропаганды, – «блокада». То, что сейчас происходит в Крыму, проще простого описать на привычном языке программы «Время», что-нибудь вроде «российский Крым превратился в новый Ленинград, стойкость и мужество российских граждан оказывается сильнее цинизма и жестокости киевской хунты, которая решила обречь полуостров на смерть от голода и холода» – так об одесском пожаре говорили в мае, используя слово «Хатынь», и у телезрителя сжимались кулаки, и кто пассионарнее, те бросались искать (и находили, конечно) адреса вербовочных пунктов для добровольцев Новороссии, шли воевать, погибали.
Теперь все иначе. Единственная официальная фраза из Москвы по поводу блокады Крыма – Песков, которому «ничего не известно». Если Песков ничего не знает – расходимся. Российская аудитория послушна, и Пескову она верит. Что происходит в России? Новый год, и все.
Тут, может быть, сбивает с толку русский язык, на котором в Москве говорят все, но язык — что язык? Вон английский — он и в Англии, и в Нигерии государственный, но никто же не станет на этом основании говорить, что в Англии и в Нигерии живут одни и те же люди. В моем интернациональном экипаже все говорили по-русски, но это были люди с незнакомым мне коллективным опытом, с другими социальными и человеческими привычками, с другой культурой, другим юмором, другим всем. Принадлежность к заведомому меньшинству, необходимость быть чужим, быть гостем — тот опыт человека из «большого народа» в московской гуманитарной потомственной номенклатуре, о котором у нас почему-то никто не говорит и не пишет. У нас вообще никто ни о чем важном не говорит и не пишет, не принято, и я тоже, наверное, ничего такого не скажу, а скажу только, что когда сидишь в кают-компании с интернациональным экипажем, слушаешь этих греков и англичан — «Метро Аэропорт»/«Платформа Комарово»/«Когда сестра служила в армии»/«Мне Мариэтта Омаровна в детстве говорила»/«Дедушка любил ужинать в ВТО»/«Абанамат»/«Дача в Кратово»/«А вот тогда в Дубултах»/«Нынче ветрено и волны с перехлестом»/«Пятьдесят седьмая школа»/«Шестьдесят седьмая школа»/«Анна-Ванна, наш отряд»/«Дети из хороших семей» и так далее, — так вот, когда находишься постоянно в этой среде, в какой-то момент начинаешь ценить и радоваться, если в кают-компании появляется вдруг кто-нибудь свой. Эй, брат, ты с какого крюинга?
Номенклатуру конечно долой и не только гуманитарную, а всю, ну как можно более всю, не забывая и номенклатурность собственность высокомерия к своим согражданам, принадлежащим другим, как бы менее просвещенным классам и группам. Но Крым по любому наш!
А что вместо этого? Опять 1991 год? И какой-то новый Ельцин? Но это явно хуже нынешнего состояния… Неужели не можете потерпеть? Или на что-то рассчитываете? Будете новым российским «правым сектором»?
Какашин, Крым наш, российский и ничей другой! Я крымчанка-москалька. А ты засшанец, вали на украину-убивину и какай там.
go в сибирь